Да, место было красивым, но мальчик вскоре забыл о нем в вихре обрушившихся на него несчастий. Но теперь, когда он впервые побывал у Вомартена, несмотря на моросящий дождь, в нем ожили воспоминания детства, особенно после того, как он пересек Ров англичан и поднялся в верхний город: носившие, как в Канаде, имена святых, его улицы странным образом напоминали Квебек, так как были такими же крутыми и вдоль них ютились старые жилища (иным было по двести лет). Сложенные из грубого гранита, способного устоять в бурю, они были довольно скупо украшены: резной ригель, слуховое окно с виньетками, привлекательный балкон, раскрашенные вывески, похожие одна на другую, да совершенно одинаковые фонари, которые зажигали по вечерам. Единственное отличие заключалось в размерах окон с мелкими переплетами — они были выше и шире, чем в Квебеке, где приходилось бороться с полярными холодами, каких не бывало на побережье Ла-Манша. Ну а дом на улице Сен-Жан, где его принимала госпожа де Вомартен, был настолько похож на его старое жилище на улице Сен-Луи, что, едва переступив порог, Гийом чуть не заплакал.
Как же Гранвиль мог его не привлекать? К несчастью, ездить туда часто не удавалось, пока Агнес была беременна. К тому же Гийом вскоре понял, что судовладелец не нравится жене. Тогда ой не придал этому большого значения, полагая, что ее антипатия — лишь один из капризов женщины, которой постоянно нездоровится. Но после родов он убедился в том, что Агнес не изменила своего категоричного мнения: живость Вомартена, его пристрастие к вкусной еде и особенно к хорошему вину до такой степени задевали ее деликатность, что Гийом впервые усомнился в том, что поступил правильно, женившись на аристократке. Он любил принимать гостей, и ему было приятно, что им нравится бывать у него. Вряд ли теперь это будет возможно, а главное неприятно, если хозяйка дома будет забавляться тем, что станет вводить всякие ограничения… И все же Тремэн был намерен бороться столько, сколько потребуется!
Именно так он только что и поступил и теперь, седлая Али, вновь переживал свой гнев. Вечером, за ужином, он объявил жене, что в следующий четверг к ним приедет Луи Бретель де Вомартен, а она, помолчав несколько секунд, что уже само по себе не предвещало ничего хорошего, заявила, что у нее нет никакого желания его принимать, по крайней мере, в этот день, так как она ожидает господина Тесона, каноника из коллегиального руководства Валони, одного из редких друзей ее матери, а усадить этих двух людей за один стол просто немыслимо.
— Вам следовало меня предупредить, — сказала она с очаровательной улыбкой, от которой обычно таял ее муж. — Тогда я поступила бы иначе, но теперь, мне кажется, лучше всего по почте назначить вашему другу иной день.
— А почему не вашему канонику? — раздраженно возразил Гийом. — Луи Бретель человек занятый, и мне не хотелось бы нарушать его дела ради священника, которому нечем больше заняться, как читать молитвы! Вы тоже могли бы меня предупредить!..
Однако недоразумение, по-видимому, должно было уладиться. В тот вечер Агнес была в изящном просторном платье, которое Бог знает почему называли «аристотелем»: его ввела в моду Мария-Антуанетта. Стоял погожий теплый сентябрь, и молодая женщина в платье из вышитого линона со вставками на груди из тонкого, как паутина, батиста и прозрачного кружева, среди которого причудливо извивались очаровательные голубые ленты, была так хороша, что Гийом перестал сердиться. Элизабет уже три месяца наполняла дом плачем и смехом, и дней десять назад мадемуазель Леусуа, осмотрев Агнес, заверила Тремэна, что она вполне здорова: он мог отныне вновь войти в супружескую спальню.
Предвкушая ночь или хотя бы два или три часа наслаждений, Гийом согласился предупредить своего друга о переносе визита и, проводив Агнес до двери, долго целовал ее, а потом прошептал:
— Подождите меня несколько мгновений, сердце мое, и я к вам приду…
Она тотчас от него отстранилась.
— О, нет, Гийом! Не теперь!.. Еще… еще слишком рано!
— Как это, рано? Вы что же, меня разлюбили? — Вновь притянув ее к себе, он припал лицом к ее шее, ласкал ее губами и шептал:
— Вам больше на нравится любовь? Агнес, Агнес! Вы же не откажете? Много ночей я не сплю, мысль о вас преследует меня! Любовь моя!., я так вас желаю!
Ей снова удалось выскользнуть, и она прижалась к двери спальни.
— Прошу вас, Гийом, будьте благоразумны! Моя любовь к вам ни при чем, и я не меньше вас хотела бы возобновить страстные игры, которые нам так нравились, но, повторяю, еще слишком рано! Я не совсем поправилась!
— Анн-Мари так не считает. Она говорит, что вы совершенно здоровы.
— Что она знает об этом? Рана заросла, моя плоть опять залечена… но не мой страх!
— Ваш страх?.. Но перед чем?
— Страх опять забеременеть. Вновь пережить бесконечные недели, когда сердце подкатывает к горлу, спина покрывается потом, а все вокруг начинает плыть… в ожидании окончательной пытки…
По ее внезапной бледности Гийом понял, что она не шутит, что она и в самом деле напугана, и попытался ее успокоить:
— Я понимаю, что неприятные воспоминания еще свежи в памяти, и я говорил об этом с нашей старой подругой. Она сказала, что первый ребенок всегда труднее дается, чем второй…
— Правда? Тогда лучше спросите у Розы! Она родила сына чуть ли не шутя… — сказала Агнес с нервным смешком.
— Бывают исключения! Но помилуйте, дорогая моя, вы не станете обрекать нас обоих на монашескую жизнь? Вы — моя жена, я люблю вас и смею надеяться, что вы платите мне тем же…
— Это так… я люблю вас. Но еще больше я боюсь…
— Детский лепет! Вы что же, мне не доверяете? Поверьте, мы можем любить друг друга без… последствий! Обещаю вам, что буду очень внимателен, — добавил он, снова протягивая к ней руки, но она опять ускользнула.