Пока отчим показывал послание священнику, который тоже не смог его прочитать, я быстренько придумал собственную версию того, о чём говорится в письме и с какой целью оно было отправлено. Я не знал, умер ли кто-то в Уэльсе или же скоро умрёт. Я не знал, связано ли оно с тем, что мне недавно исполнилось двенадцать лет и я стал взрослым, или с другими обстоятельствами. К примеру, с новой войной между Англией и Уэльсом.
Время бежало, а я становился всё более и более уверенным в том, что родня хочет меня видеть; что они вызывают меня в Уэльс, чтобы я дрессировал королевских лошадей, катался верхом с юными принцами и получил то, что мне принадлежит по праву как единственному сыну и наследнику своего отца.
Глава 7
Проклятый горшок
Доктор поднялся из-за стола и попросил меня подождать его здесь. Он сказал, что капитан остановился в одной из комнат трактира. Они посоветуются, и доктор тотчас же вернётся за мной. Если капитан даст добро, я окажусь на борту корабля вместе с моряками уже сегодня вечером. И тогда мне нужно будет всего лишь кормить медведицу и убирать за ней по пути в Лондон. Всего лишь!
Доктор, по-видимому, заметил мои сомнения и поспешил приободрить меня.
— Ты прекрасно сможешь делать всё это, не заходя в клетку. Мы выдадим тебе мётлы и грабли с длинными черенками. Ты будешь в полной безопасности. Даю честное слово.
Но я уже мысленно вернулся в клетку, вспоминая запах медвежьей шерсти, огромные чёрные когти и дыхание медведицы на своих щеках. В моих ушах до сих пор звучали рёв и ужасающий хруст кроличьей ножки, а перед глазами стоял глубокий багровый рубец на руке доктора.
Доктор ушёл, и я в очередной раз подумал, что, возможно, мне стоило остаться в поместье: там меня всегда могли накормить и обогреть. Правда, никому никогда до меня не было дела, кроме мамы, конечно же. И не будет.
Я спрятал ложку и нож обратно в котомку и положил её себе на колени. Гомон гостей в трактире постепенно становился всё менее отчётливым; теперь он скорее напоминал монотонный убаюкивающий рокот, поглощающий все другие звуки. Беспокойство внутри меня улеглось, и я ощутил приятное тепло и тяжесть. Мои веки сомкнулись, и я начал судорожно моргать. Скрестив руки на столе, я опустил на них голову и предался потоку тяжёлых воспоминаний.
Я не мог точно сказать, когда это началось, но уже много лет меня не покидало ощущение, будто я потерпел кораблекрушение и оказался на чужом берегу среди дурных, неподходящих людей. Мне было негде укрыться от игр в войну, в которых я всегда проигрывал; от боёв на лошадях, которые я ненавидел; от игр в утопленников, в которых я чудом оставался жив. Я никогда не смог бы добиться расположения ни сводных братьев, ни отчима. Я был меньше и темнее, чем они, и походил на своего валлийского папу больше, чем на маму.
Я просил отчима разрешить мне объезжать лошадей вместе с ним, но он говорил, что я слишком мал для такой работы и к тому же он уже давно собирался поручить это дело Хальвдану. Тогда я попросил разрешения ухаживать за любыми другими животными, но отчим не позволил мне даже этого. Он отправлял меня рвать камыш, или рубить деревья, или чинить заборы вместе со слугами, которые и подавно не нуждались в моей помощи.
И я сбежал. Сбежал из дома в предрассветный час, холодным майским утром 1252 года от Рождества Христова, захватив с собой холщовую котомку с письмом из Уэльса, ясеневой ложкой в коробочке и маленьким острым ножом. Я умыкнул два пенни из-под половицы, где отчим прятал деньги; верну когда-нибудь потом. В погребе взял большой кусок сыра, несколько полосок солонины и лепёшку. Я надеялся, что этих припасов хватит до Бергена, где я рассчитывал найти корабль, отплывающий в Уэльс, и начать новую жизнь.
Я знал, что маме было бы легче, если бы я сообщил ей о своих планах, а не исчез посреди ночи. Но я боялся, что она начнёт плакать и отговаривать меня. А ещё мне хотелось чувствовать себя важным — ходить в походы с принцами и занимать достойное место в мире настоящих мужчин. Я решил написать маме позже, когда найду родственников отца.
Я шёл пешком до рассвета, а потом незаметно залез в телегу к меднику, следовавшему на юг. Ближе к полудню повозка остановилась у трактира, и я, соскочив с неё, перебрался в фургон аптекаря.
В середине четвёртого дня, преодолев сотни лиг пешком и сменив девять телег и фургонов, я наконец въехал в порт Бергена в повозке, запряжённой пони. Последний отрезок пути я прятался под заячьими и лисьими шкурами. Голова трещала от недосыпа, ноги были стоптаны и покрылись мозолями, а спина болела от тряски по грязи и колдобинам.