Свет здесь не такой яркий, и мягкая тень создает прохладу.
– Откуда ты знаешь, что у меня были дети? – Изабель напряженно замирает.
Положив ладонь на верхнюю доску камеры, она чувствует, как сильно нагрелось дерево под солнечными лучами.
– Мистер Дашелл сказал.
– Зачем?
– Я не знаю, мэм. Просто сказал во время разговора.
Изабель снова припадает к видоискателю.
– Не следовало ему это тебе говорить. И ты не должна больше спрашивать меня об этом, поняла?
– Да, мэм.
Энни уже раскаивается, что задала этот вопрос. Она снова переводит взгляд на свои руки, на этот раз сложив ладони в молитвенном жесте.
– Простите, мэм, я не хотела сделать вам больно.
Ее новая поза неожиданно понравилась Изабель. Сложенные руки притягивали взгляд зрителя этим контрастом между их молитвенным жестом и грубой формой самих рук. Боковой свет глубокими тенями подчеркивал рельефность складок плаща, делая всю фигуру похожей на мраморную статую.
– Только первого, – сказала она.
– Что, мэм?
– Только первого ребенка я успела назвать, – сказала Изабель, глядя через видоискатель. – Ее имя было Роз.
Эльдон читал, сидя в постели, когда к нему в спальню вихрем ворвалась Изабель. От неожиданности он бросил книгу и откинулся на подушки так резко, что очки свалились с его носа на самый край постели.
– Изабель, – пробормотал он.
Она прошла к его постели и уселась на краю так стремительно, что он едва успел подхватить свои очки, чтобы она их не раздавила. Это внезапное появление вызвало у него чувство вины, словно его застукали за каким-то неблаговидным занятием.
– Я читал, – сказал он.
– Я вижу. – Изабель забарабанила пальцами по обложке его книги. – Надеюсь, мне пока не требуется разрешение, чтобы войти в твою комнату?
– Разумеется, нет. – На самом деле он не возражал бы, если бы она предупреждала его о своем появлении.
Он аккуратно положил очки на тумбочку и подвинулся, уступая ей место.
– Ты давно уже не заходил ко мне, – сказала Изабель. – Почему?
– Я был занят, – быстро ответил Эльдон.
– Чтением?
– Чтением и еще кое-чем. – Эльдон положил книгу на тумбочку рядом с очками.
– И еще кое-чем, – усмехнулась Изабель. – Например, болтовней с моей горничной о наших детях. Надо ли напоминать, что это касается только нас двоих? – Изабель сурово посмотрела ему в глаза.
Эльдон почувствовал, что его загнали в угол. Сейчас он как раз думал об Энни. Читая судовой журнал капитана китобойного судна, он вспоминал их прогулку в промороженной обуви.
– Нечего ответить? – неожиданно Изабель поняла, что разозлилась на мужа больше, чем сама думала. То ли потому, что он говорил с Энни о вещах, которые ее не касались. То ли потому, что, раз он говорит с ней на подобные темы, значит, между ними существуют какие-то скрытые от нее отношения.
– Почему ты рассказываешь моей горничной такие интимные вещи?
– Твоей горничной… Я полагал, она наша горничная. Ну, я рассказал ей о наших детях – мы разговаривали…
Никакая сила не заставила бы его проговориться, что Энни берет книги из его библиотеки, что они не раз прогуливались вместе и даже пили бренди у камина.
– Она рассказывала мне о своей семье, о том, как все они умерли от голода, и я вспомнил о наших детях.
Он вспомнил, как последнего их младенца в крохотном свертке поспешно вынесли из комнаты, где Изабель рожала, чтобы ни он, ни – не дай бог – она не увидели его посиневшего личика.
– Прости, но порой я не могу не думать, какими бы они были, если бы выжили. И какой была бы тогда наша с тобой жизнь.
Он хотел как лучше, и Изабель понимала это. Их дети сейчас были бы почти взрослыми, и ему не хватало именно взрослых детей, собеседников. Это она тоже понимала.
Изабель расстегнула на спине застежку платья и выскользнула из него.
– Подвинься, – сказала она мужу и юркнула к нему в постель.
Его тело вдруг показалось ей холодным, как камень. Он замер, вытянув ноги и прижав руки к туловищу.
– Можешь обнять меня, – сказала Изабель.
Но как только она произнесла это вслух, Эльдон понял, что подобное желание у него полностью пропало.
Свет керосиновой лампы беспокойно плясал на потолке над ними. Изабель не теряла надежды, что рука Эльдона найдет силу преодолеть, разделяющее их расстояние в несколько дюймов и прикоснуться к ней. В свое время его ласки выражались в том, что он гладил руками ее тело, словно проводил ими по контурам карты. Его радость при этом была сравнима с радостью путешественника, определяющего свое положение на незнакомой местности.
Но сейчас Эльдон не двигался. Сейчас он ощущал себя измученным, словно потерпевший кораблекрушение.
– Извини, – пробормотал он.
– Кто из нас виноват? – спросила Изабель, повернувшись на бок. – Смотри на меня!
Положив руку ему на щеку, она приблизила его лицо к своему, глядя ему прямо в глаза.
– Я виновата?
– Нет.
– Правда?
До сих пор Изабель никогда не думала о своих детях как о взрослых людях, не представляла, какой бы могла быть их взрослая жизнь. Для нее они навсегда остались младенцами. Она приготовила для них комнату. Они жили внутри ее, и она радовалась этому. Но как только им приходило время появиться на свет и занять место уже не в ее теле, а в ее жизни, они без следа исчезали, скрывались в небытии.
– Нет, – повторил Эльдон слабеющим голосом, словно выражая их общую неуверенность в этом.
Изабель выбралась из постели. Язычок пламени в керосиновой лампе трепетал в такт ее дыханию. Ее платье лежало на полу скомканной тряпкой. Она натянула его.
– Я ничего не хотел сказать, – прошептал Эльдон.
Изабель не обернулась. Мысли Эльдона уже унеслись от нее к Энни Фелан. Изабель почувствовала это и пришла в ярость.
– Держись от Энни Фелан подальше, – сказала Изабель.
– Что?
– Я требую, чтобы ты прекратил всякое общение с ней, – сказала Изабель, застегивая платье на спине и глядя на лежащего Эльдона сверху вниз. – Ты жалкий и слабый человек, Эльдон Дашелл. Не понимаю, почему я вышла за тебя замуж.
«Потому что тогда я был тебе нужен», – подумал он. Но все, что было важно тогда, что было важно когда-то, показалось ему сейчас таким бесконечно далеким, что сейчас было глупо, бессмысленно это обсуждать.
И он ничего не ответил.
– И правильно, – фыркнула Изабель. – Не позволяй мне отвлекать тебя… – Быстрым шагом она пересекла комнату и, стоя у двери, выпалила: – От чтения!
И вышла, хлопнув дверью.
Эльдон понимал, что сейчас повел себя неподобающим образом, и уже раскаивался. Следовало сказать ей что-нибудь ласковое, успокоить и ободрить, обнять ее, как она просила. Но если нужно всякий раз руководствоваться разумом, а не чувствами, зачем тогда вообще чувствовать? Какой в этом случае может быть разговор об искренности в их отношениях?
Получив наконец возможность вернуться к книге, Эльдон испытал заметное облегчение. Сейчас он читал дневник одного капитана-китобоя за 1840 год, откуда первоначально намеревался извлечь кое-какие географические подробности, но постепенно характер автора, столь ясно проступающий за строчками текста, захватил его совершенно. Капитан намеревался писать свой дневник в форме писем жене, с тем чтобы она могла прочитать его записки по его возвращении. Первые его записи, сделанные вскоре после их отплытия от берегов Новой Шотландии, действительно напоминали письма и начинались обращением: «Дорогая Элис». Обращения к жене, однако, появлялись все реже, описание их быта на корабле и состояния моря вокруг них становилось все короче и короче по мере того, как его мысли поглощал промысел. В какой-то момент он начал жаловаться на матросов, которые, по его словам, «притворялись, что у них цинга». И прекратил жаловаться лишь тогда, когда несколько человек покончили с собой, бросившись за борт. Его ежедневные записи, делаясь день ото дня короче, постепенно свелись к одной строке, сообщающей о том, удалось ли сегодня обнаружить китов.
24-е – Пасмурно, китов нет.