Жена хозяина. Прошу всех выйти, прошу всех...
Мятлев. Выпейте, да пейте же...
Незнакомка. Подите прочь...
Фон Мюфлинг. Бдняжка...
Дочь Егорова помогала выпроваживать публику. Незнакомка, не утирая слез, не опуская голову, молча рыдала, отталкивая рюмку с водкой. Тут снова ожесточение обуяло князя. Он кивнул хозяину, и они вдвоем запрокинули голову худенькому существу и влили ей в рот водку.
- Нет! - крикнула она и ударила себя маленьким кулачком по колену.Нет, нет! - и снова ударила, да так сильно, по-мужски, и еще раз, и еще, била и кричала: - Ну что вам от меня надо?! Господибожемой, злодеи, разве я вас просила?.. Да не лезьте вы с вашими благодеяниями!.. Как вы смеете принуждать меня, господибожемой!..
- Сударыня, сударыня,- просил Егоров, с ужасом глядя на князя,сударыня, позвольте проводить вас... в комнату, сударыня... к моей супруге... Там вам будет удобнее обсушиться... Сударыня...
- Господибожемой, какой ужас! - кричала незнакомка, ударяя себя по колену.
Но теперь уж Мятлев был исполнен такой решимости, что никакие мольбы и проклятия не в силах были его поколебать. По его властному знаку присутствующие женщины подхватили под руки это побледневшее, встрепанное, мокрое, рыдающее создание и, окружив плотным кольцом, повели утешать и обсушивать. Она уже не сопротивлялась.
"Господибожемой! Господибожемой!.." - Звенело в ушах у князя, пока он сам, покинутый всеми, приводил себя в порядок. Действительно, "Господибожемой",- поглядеть со стороны, какое насилие над бедной женщиной, какое свинство, "господибожемой"...
Вдруг дверь растворилась, и ввалился фон Мюфлинг. В его голубых мутноватых глазах плавало сосредоточенное недоумение.
- Князь,- проговорил он с трудом,- сдается, что э-т-та несчастная дама нждается в помщи... Я гтов...
- О, спасибо, благодарю вас,- заторопился Мятлев,- все будет отлично, не беспокойтесь, я тронут, это очень трогательно с вашей стороны...
- Првда? - сказал фон Мюфлинг.- Оч-ч-нь хшо,- и вышел, не сгибая колен.
Мятлева кликнули наверх, и он поднялся по шатким ступенькам в кружевную, канареечного цвета комнату супруги Егорова, где на кружевном диване, завернувшись в стеганый халат, сидела его дама. Входя, он очень боялся услышать ее негодующий крик, увидеть бледное лицо и взгляд, полный ужаса и презрения, но ничего подобного не случилось. Напротив, легкий румянец бежал по щекам, большие серые глаза со спокойным удивлением глядели на Мятлева, длинные светлые волосы, высохшие и густые, свободно покоились на острых плечах.
- Надеюсь, вам лучше? - спросил он осторожно.
- А ведь я пьяна,- сказала она просто, как старая знакомая, и засмеялась, и тут же прозрачное мягкое тепло заструилось из ее глаз.
- Вот история,- сказал Мятлев.- Вы так дрожали вся, вся были в ознобе... Нельзя было вас не пожалеть.
- С чего бы это? - усмехнулась она не слишком доброжелательно.
Голос у нее был низкий, цыганский, густой. В движениях исчезла торопливость. Казалось, что безмятежность никогда не покидала ее, а все, что произошло, произошло не с нею, и лишь то, как она придерживала халат, этот сжатый кулачок, похожий на детский, вцепившийся в материнскую юбку, лишь это настораживало. Нет-нет, а где-то там что-то там кипело и каждую секунду могло вырваться, и чахоточная супруга Егорова пересчитывала в углу серебряные ложки и не думала уходить, и дочь Егорова, взгромоздив свое рыхлое тело на стул и приоткрыв рот, бесстыдно взирала то на князя, то на его даму. Ложки звенели и мешали ей слушать разговор.
- Маменька,- морщилась она,- да будет вам!
- С чего бы ему меня жалеть? - сказала незнакомка.- Вы сядьте. Вот сюда можно, рядом, вы мне не помешаете. Я совсем пьяна, господибожемой...и засмеялась.- Ну, что же мы будем делать дальше? Как вы намерены со мной?.. Что вы намерены?.. Он опять будет хватать... Вы опять будете хватать меня за руку, или я могу поступать как мне заблагорассудится? - и нахмурилась.
- Пожалуйста,- торопливо сказал Мятлев,- я хотел вам помочь... Разве так уж предосудительно мое желание оказать вам помощь, вам помочь?..
- С чего бы это ему мне помогать? Разве я его просила?.. Да я сроду его не просила, господибожемой... Я вас и не знаю, милостивый государь. Да что это с вами: схватили за руку на виду у всех. Вы что, всех так хватаете?
- Нет, не всех,- сказал Мятлев, как мальчик.
- Ах, не всех! Значит, я ему показалась... Значит, ему показалось... Ну, сударь, извините. Господибожемой, влили водку! Этого еще не хватало.
Вдруг он понял, что она замечательно хороша, просто чертовски хороша, особенно здесь, среди этих кружев, и этих женщин, и этих серебряных ложек, под этими низкими потолками, не ведомая никому, притворяющаяся, что опьянела; а надо было уходить, но она была так хороша, что это мешало откланяться и выйти.
Супруга Егорова все быстрее, все лихорадочнее пересчитывала ложки. Они уже звенели так, что слова были еле слышны. Подобно серебряным рыбкам, они, оглушительно грохоча и сверкая, пересыпались из ладони в ладонь, затем почему-то в миску, затем почему-то в ящик, и снова на ладонь, и из ладони в ладонь...
- Маменька, да будет же вам...
В раскрытую дверь вошел фон Мюфлинг на негнущихся ногах. Его голубой мундир на фоне канареечной стены сиял, словно кусочек неба в обрамлении увядшего лета.
- Я свршенно рстерян,- сказал он, пытаясь улыбнуться.- Обспокоен... Н-н-не нужно ли чво?
Незнакомка взглянула на Мятлева испытующе. Затем решительно прошла за ширму.
- Оч-ч-чнь хшо,- удовлетворенно выговорил фон Мюфлинг.- Я велю пзвать извз... вз... звзззз... чка...- потом кивнул на ширму:- Бдняжка...- и исчез.
- Я вас прошу,- нараспев сказала она из-за ширмы,- прошу вас выйти вместе со мной... Уж ежели вы так добры и великодушны, так отчего бы вам не выйти?.. Отчего бы ему не выйти со мной?
- Да я жду вас,- обрадовался Мятлев, что все само собой разрешилось и видя в этом какой-то тайный сигнал.
- Интересно, с чего бы это ему меня ждать...- бубнила она, одеваясь.Какой странный, господибожемой..- и кашлянула.
Медленно и торжественно, сопровождаемые тишиной (ибо серебряный водопад внезапно замер), они спустились с душных кружевных небес и пошли сквозь любопытную толпу по живому коридору. Ей снова пришлось облачиться в сырое платье, и тело ее начинал бить озноб. Егоров с аккуратной почтительностью катился вслед за ними.
Ливень давно прекратился, но тяжелые тучи висели над городом. Дул резкий холодный ветер, и уже не было вокруг радостной пестрой толпы, а лишь, венчая окончание присутственного дня, растекался теперь, куда ни глянь, поток серолицых людей в поношенных темных мундирах с медными пуговицами. Движения их были однообразны, походка шаркающая; запах подгорелого лука висел над проспектом, возносился к небу, запах подгорелого лука, квашеной капусты и пота... Их тусклые глаза сливались в один, и в нем, этом громадном глазе, на самом дне его громадного тусклого зрачка шевелилось невзрачное счастье от предвкушения каждодневных благ, навеваемое запахом подгорелого лука.