Александр Николаевич, четыре ночи проведший без сна, сидел в кресле в углу гостиной, напротив экрана телевизора, не в силах пошевелиться. Мысли в ужасе шарахались от главного, от неизбежного, кружились, как мухи, вокруг случайных вещей… Вот телеэкран… Давным-давно висит он в этой комнате… Давным-давно — Александр Николаевич был молод — видные ученые приветствовали его и; этой потускневшей теперь рамы: «Доброе утро… Тема сегодняшней лекции…» В те годы такой экран считался новинкой, последним словом техники, сейчас, увы, старомоден, другие бы хозяева выбросили его на свалку… «Доброе утро… Тема сегодняшней лекции…» Тогда-то и познакомился с Галей…
Вошел Игорь. Глаза пугающе тусклы, губы слинявшие, безжизненные. Подошел к отцу, погладил плечо, хотел сказать что-то — и… отвернулся. Александр Николаевич ничего не спросил.
Сутулая спина Игоря, острые лопатки, седина в волосах. Вот и дожил Александр Николаевич до того дня, когда увидел седину в голове сына. Все можно побороть, но только не беспощадность времени.
Игорь, тяжко согнутый, словно седеющая голова тянет к земле, подошел к экрану, набрал номер. Экран медленно, медленно заполнился светом, сначала размытым, ничего не выражающим, затем проступили тени, вызрели цветные пятна; они крепли, приобретали четкий рисунок.
Зал — огромная чаша, накрытая прозрачным куполом, на который навалилось темное небо. Здесь утро, там вечер. Люди, люди, люди в пестрых одеждах, сидящие ряд над рядом.
— Алло! — хрипло бросил Игорь. — Говорит Бартеньев.
Зал исчез, появилось изображение человека с профессорской голубовато-седой шевелюрой.
— Игорь Александрович, как у вас?..
— Я не смогу явиться… У меня…
Молчание.
— Извинитесь за меня перед всеми.
Человек с экрана смотрел подавленно.
— Все поймут ваше горе, — сказал он тихо.
И снова зал, гигантская чаша, заполненная до краев лучшим из лучших, что есть на свете, — выдающимися умами мира.
Вдруг ряды колыхнулись; все люди, все до единого поднялись с мест. Тишина…
Всемирный конгресс почтил вставанием память женщины, самой обычной из обычных. Она не сделала ни одного открытия, не удивила народы ни взлетом дерзкой мысли, ни всплеском яркой фантазии. Единственная заслуга ее жизни — родила одного из самых достойнейших членов этого высокого собрания, кого ждали, в ком нуждаются.
Тысячи выдающихся людей почтительно стояли, подавленные тишиной и величием минуты.
С этого дня в парке, возле клумбы, на каменной скамье, он стал сидеть вечерами один. Несколько громоздкий, не лишенный старческого величия, часами оставался наедине со своими мыслями, перебирал день за днем долгую жизнь, в общем-то счастливую.
Однажды к нему подсел молодой человек. Легкий костюм плотно облегал широкие плечи; сдержанной раскраски галстук под тон сорочки — вкус к одежде — и крепкий румянец, растворенный в густом южном загаре, говорили, что этот человек дорожит маленькими прелестями жизни. Но в его цветущем лице застыло какое-то несолидное птичье раздражение.
Он обратился:
— Я должен бы начать с того, с чего все начинают, — представиться. Но мое имя ровным счетом вам ничего не скажет.
И старик приподнял шляпу.
— Чем обязан?
— Я очень недоволен собой, — сообщил незнакомец.
— Бывает…
— Мне двадцать пять лет, а ничего еще не сделано в жизни.
— Двадцать пять лет — это не так и много, смею вас уверить.
— Самое главное — не надеюсь что-нибудь сделать.
— Напрасно.
— Я спортсмен. У меня железное здоровье.
— Охотно верю.
— У меня к вам предложение.
— Слушаю.
— Потребуйте, чтобы ваш интеллект пересадили на меня.
— Зачем? — спросил старик без удивления, почти равнодушно.
— Затем, чтоб получился полноценный человек. Не уносите ваш интеллект в могилу.
— Вы же знаете, что это невозможно. Вместе с моим одряхлевшим мозгом ваш организм получит и мою незавидную старость. Вы только на шестьдесят лет станете ближе к могиле.
— Я это знаю, — нетерпеливо дернул плечом незнакомец. — Но в архивах института лежит запись вашего мозга, сделанная тогда, когда вам было всего двадцать восемь лет.
— Положим…
— Попросите, чтоб перенесли его на меня. Я же готов.
Старик не сразу ответил, смотрел в землю, сложив на коленях сцепленные пальцы со вздутыми суставами.
— Вы согласны? — переспросил незнакомец.
— Нет.
— Почему?
— По многим причинам.
— А именно? Ведь это же будете вы? Вы, а не я? Молодой и сильный, способный снова работать.
И снова старик задумался, вздернув плечи, опустив к земле голову.
— Как скучно было бы на Земле, если б люди повторялись, — сказал он.
— Разве плохо, если будет повторяться хорошее?
— Стереть все, что я нажил, все эти десятилетия труда, счастья и горя, эти знания и опыт. Просто стереть, а потом начинать скачала, да еще со старомодным, отсталым больше чем на полстолетие мозгом. Бессмысленно, молодой человек.
— Стереть! Простите, но смерть все равно сотрет.
— Но вместо меня появится на земле кто-то новый, ни на кого не похожий.
— А если вместо вас появится какой-нибудь бесполезный болван?.. Вроде меня…
— Не считайте людей по единицам, считайте их поколениями. Я же верю; поколение от поколения рождается умнее.
— Умнее, потому что со временем копятся человеческие знания!
— Нет, не только поэтому. Мозг младенца-неандертальца качественно был более восприимчив, чем мозг младенца-питекантропа, так же как мозг современного младенца отличается весьма заметно от двух предыдущих… В общем и целом вместо меня появится человек, чуточку превышающий меня по своим природным данным.
— Значит, вы не согласны?
— Нет. Вы обратились не по адресу. Вполне возможно, через некоторое время появится второй Александр Бартеньев… С Коллеги… Такое возрождение имеет смысл, тут уж я не протестую. Посудите, стоит ли плодить на свет еще одного Александра Бартеньева. Не многовато ли их будет?
— Вы не согласны?
— Нет.
— Прощайте.
— Всего вам хорошего, мой друг. Старайтесь быть не похожим ни на кого. Цените свою индивидуальность.
Незнакомец ушел, а старик глядел в землю, изредка покачивал головой.
17
Он скончался девяноста двух лет.
Его похоронили в институтском парке, посреди клумбы, в окружении могучих дубов. На монолитной плите была краткая надпись:
БАРТЕНЬЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ
Он не бог, но он возродится!
Через восемь лет астрономические радиообсерватории, работающие на связи с планетой Коллега, приняли сообщение:
«Информация коры головного мозга жителя солнечной системы принята полностью».
И после этого из года в год по нескольку раз однотипные сообщения: «Работы по воссозданию мозга посланца солнечной системы ведутся успешно».
Один год, другой, третий — пять лет: «Работы по воссозданию мозга ведутся успешно».
Люди ждали…
По истечении пяти лет в разгар лета на северном полушарии дежурные аппараты многих ветростанций просигналили: «Внимание! Чрезвычайно важно!» И хотя автоматы космической связи могли бы без помощи людей принять депешу, астрономы бросились к контрольным лентам.
На лентах появились какие-то странные знаки, совсем непохожие на тот сложный код, по которому велись переговоры с коллегианами. Точки, тире, тире, точки… И сразу узнали: «Да ведь это же азбука Морзе!»