Так что на "Ра-2" в нашем распоряжении была не кустарщина из канистр и бурдюков, а заранее предусмотренное, тщательно выполненное, комфортабельное сиденье. От прежней завалинки остались лишь размеры и форма.
Каков был наш дом? От пола до потолка - чуть больше полутора метров. Однако на самом деле пол был гораздо ниже: просто его скрывали ящики, придвинутые тесно один к другому. Пол в хижине - это крупные клетки из толстых бамбучин, покрытых папирусными циновками. На них и стояли шестнадцать ящиков, на которых мы спали. Окон не было, но бамбуковые стенки просвечивали. И брезент, даже двойной, - им была укрыта хижина сверху, сзади и с левого борта - тоже пропускал свет солнца. В мягкой цветной полутьме легко различались восемь наших постелей: четыре и четыре, валетом, как и на "Ра-1", ногами к центру, изголовьями к носу и корме.
На стенках были развешаны плетенки, сумки, мешки, фотоаппараты. И еще в хижине висел ящик. Собственно, не ящик, а домик, ибо нас в экипаже было не восемь, а девять: с нами плыл еще один ветеран - обезьянка Сафи.
Но из прошлогодних матросов в экипаже "Ра-2" не было на этот раз Абдуллы. Обстоятельства сложились так, что ему пришлось остаться на берегу, и, по сути дела, по собственной вине. Когда мы в мае 1970 года все съехались в Сафи, оказалось, что за месяцы после первого плавания наш бывший товарищ странно изменился - в таких случаях говорят "вырос над собой".
Участие в экспедиции, а главное, возможности, открывшиеся для Абдуллы после того, как он стал известным, подействовали на него радикальным образом. Он решил поселиться в Каире, купить там дом. А деньги на это стал добывать, используя доброе и предупредительное отношение к себе Хейердала. Послом Норвегии в Египте был тогда замечательный человек, большой друг Тура Петер Анкер. Абдулла стал ходить к послу и просить у него денег на покупку дома (как оказалось, не одного), ссылаясь на то, что договорился об этом с Хейердалом, который потом вернет послу долг Абдуллы. Петер Анкер, человек кристальной честности, не мог не поверить тому, что сказал Абдулла, и дал ему нужную сумму. На самом деле Тур даже не подозревал об этом. Все выяснилось гораздо позже, и ему пришлось отдавать не свои долги.
Хейердал был настолько деликатен, что ничего не сказал нам, когда мы встретились в Сафи, а вел себя так, словно ничего не случилось. Но мы и сами видели, что с Абдуллой творится что-то совсем не то. В Сафи для разъездов мы арендовали три машины, из которых самый большой "фиат" Абдулла выбрал себе, а для всех остальных оставил два поменьше. С раннего утра мы все съезжались на строительную площадку и трудились там до самого вечера. Все, кроме Абдуллы, который приезжал позже, вылезал из "фиата" вальяжный, почти бей. От прежнего плотника с озера Чад ничего не осталось. Покрутившись на площадке, видя, что работа идет и без него, он уезжал к себе в отель развлекаться с висевшими на нем гроздьями веселыми девицами.
Мы несколько дней терпели этот светский, по его представлениям, образ жизни Абдуллы, а потом решили ему напомнить, зачем мы сюда приехали. Но сначала обратились к Туру:
- Что все-таки происходит с Абдуллой? - И он поведал нам о каирских "подвигах" своего бывшего подопечного.
Тогда мы созвали "партийное собрание" "Ра", и состоялся примерно такой разговор:
- Абдулла, ты когда думаешь приступить к работе? Ты же сам видишь, что рук не хватает.
- А зачем? Все и так идет нормально.
- И все же, давай прекращай такой образ жизни. Ты ведешь себя неправильно по отношению к нам. И потом, эти постоянные девицы, загулы... - Ко всему прочему Абдулла стал еще и увлекаться выпивкой, что уж совсем не укладывалось в нормы поведения мусульманина, поскольку им запрещено пить. - Так что либо начинай работать, либо гуляй отсюда!
- Ах, так! Вы-то сами кого из себя корчите? Тоже мне, научная экспедиция называется! - Это говорил тот, кого именно в плавании на "Ра" Жорж учил писать. - Да не нужны вы мне! Я сам от вас ухожу!
На том и разошлись. А через несколько дней Хейердал за завтраком нас огорошил:
- Не знаю, что и делать! Абдулла требует от меня две тысячи долларов, иначе он всем будет говорить, что на "Ра" процветает расизм. Что его выгнали, потому что он черный...
И это он говорил Туру, который в прошлом плавании все время боялся, чтобы, упаси Господи, кто-нибудь чем-нибудь не обидел бедного Абдуллу. А смышленый плотник из Чада очень быстро сориентировался, чем он может шантажировать Хейердала. И Тур, мужественный, сильный человек, в этой ситуации растерялся.
Мы стали успокаивать Тура:
- Что за ерунда?! Пусть идет ко всем чертям! Пусть говорит, что хочет!
- Нет! Я так не могу! Я сам всегда боролся с расизмом. Лучше я дам ему денег...
- Это ровным счетом ничего не изменит. Он все равно будет говорить, что его обидели...
Но переубедить Тура мы не смогли. Он все-таки дал Абдулле требуемую сумму, и тот "слинял" из Марокко, но все же в каких-то газетенках обвинил нас во всех грехах. Когда появились эти заявления Абдуллы в местной прессе, Тур сказал нам:
- Я должен взять в это плавание представителя Африки. Жорж не в счет. Нужен марокканец. Давайте пригласим в экипаж Мадани...
Мадани Аит Охани работал администратором в гостинице, где мы жили. Был он доброжелательным, симпатичным, всегда готовым помочь нам не только в бытовом смысле, но и по работе на строительной площадке, куда часто приходил.
Мы стали обсуждать предложение Хейердала. Он выслушал наши "за" и "против" и принял решение - восьмым членом экипажа "Ра-2" вместо Абдуллы станет тридцатилетний марокканец Мадани. Тур не ошибся в нем - во время плавания он проявил себя приветливым, добрым, нормальным парнем. Конечно, по сравнению с нами, уже плававшими на папирусной лодке, Мадани было тяжело. Но он старался привыкнуть к столь необычным условиям, и мы потом расстались друзьями. Сейчас, по некоторым сведениям, он работает менеджером крупных гостиниц в Марокко...
А седьмым членом экипажа Тур еще задолго до приезда в Сафи пригласил японского кинооператора Кея Охару. Тридцатидевятилетний новичок должен был вместе с Карло Маури составить штат плавучей "киностудии "Ра-2"".
Десятого мая состоялся спуск "Ра-2" на воду. Ровно в одиннадцать начался съезд гостей. Официальные лица прибывали в черных автомобилях, с шоферами в ливреях. Ритуальные брызги козьего молока, шорох и хруст соломы - и судно в голубом море. Но тут же мы его чуть не лишились.
Ветер был свежий, кораблик легкий, с буксирного катера вовремя не кинули конец - и нашу новенькую ладью потащило, как осенний листок. Потащило и бросило - прямо на бетонный пирс! Тур схватился за голову.
"Ра-2" ударило о стенку со страшной силой, благо, что носом, загнутый нос спружинил, и судно отскочило от пирса, как мячик. Его подхватили, зацепили и оттащили туда, где ему полагалось намокать.
Старт был назначен через полторы недели. Последнее утро вижу как сквозь сон: шесть часов, холодно, круглый гостиничный стол. Подробности стерлись из памяти, мне потом их пересказывали, будто постороннему. Оказывается, я был страшно весел и разговорчив, приставал к новичку Мадани, чтобы тот быстрей расправлялся с яичницей:
- Ешь, еще неизвестно, когда мы снова будем есть.
Мадани ответил:
- Я боюсь, у меня случалась морская болезнь.
Я расхохотался и не мог остановиться. Крикнул второму нашему новичку, Кею:
- А ты? У тебя нет морской болезни? А плавать ты умеешь?
- Извини, не умею.
- Тур, Тур, ты слышишь?
Тур отозвался спокойно:
- Будем следить, чтобы не свалился за борт. А что касается Мадани пусть и у врача на "Ра" окажется занятие.
Холл отеля наполнился людьми, были друзья, журналисты, фотографы, любопытные. На пирс вышел паша Сафи Тайеб Амара и сказал прощальную речь. Тур тоже произнес речь. Прибыли послы: наш, американский, норвежский, множество дипломатов. Народу собрались толпы, пароходы в порту гудели. Ивон ("Уж возьмите, мальчики!") подвесила к потолку хижины ветчину и колбасу...