Путешествие души [Журнальный вариант]
Георгий Семенов
Повесть
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Он едва добрел, дотащился до наших дней и, старый, измученный, с изодранной душой и дряблым телом, не знал, зачем он это сделал. Он думал при этом, нужна ли была ему вся долгая, смутная в своих радостях, тревожная жизнь, за которую он цеплялся, как верхолаз цепляется, наверное, за старые каменья на крутом подъеме. Теперь ему тоже, как верхолазу, было трудно дышать на вершине, трудно произносить слова, трудно двигаться. Простор, который открывался ему, был мрачен и пуст, он один дожил до столь почтенного возраста, навсегда оставив своих друзей, любимых женщин и единственную жену в той мрачной пустоте, в которую и сам скоро упадет, обессиленный и уже не способный к сопротивлению восьмидесятилетний старец, так и не успевший поверить, что жизнь его прошла.
Василий Дмитриевич Темляков родился в зажиточной семье главного бухгалтера, служившего на чаеразвесочной фабрике Перлова, что на Мясницкой. Был младшим сыном в семье и до пятнадцати лет не задумывался над смыслом жизни, живя в свое удовольствие в одноэтажном домике на замоскворецкой булыжной улице. Он каждое утро вприпрыжку выбегал из дверей подъезда на известняковые плиты короткой дорожки, ведущей к калитке. Ему нравилось, как громко хлопала за его спиной тяжелая пружинная дверь и как испуганно вспархивали воробьи при его появлении. Ему нравилось все в этом мире: небо с белыми облаками, зеленые ветви сирени, влажная земля под ними, тугой весенний запах ее коричневой тьмы. Но не меньше нравился ему и зимний день, когда все ветви маленького садика на задах дома были убраны снегом.
Дом, одетый в желтую штукатурку, казался ему живым существом, с которым ему иногда хотелось даже поговорить. Над четырьмя высокими его окошками белели лепные вставки: гирлянды, сплетенные из лотового листа, виноградных гроздей, яблок, груш. Мезонинчик над зеленой крышей, похожий на скворечник, был непропорционально мал, возвышаясь теремком над домом, над слуховыми его окнами и печными трубами. В мезонине было холодно зимой, и там никто не жил, но с весны туда переселялся отец, суровый и строгий, не знавший нежности к сыну, а только требовавший от него беспрекословного подчинения. Самым страшным и непонятным словом для маленького Васи было слово «баланс», которого он очень боялся и сразу утихал, если ему, расшалившемуся, грозили пальцем и говорили: «Тише, папа делает баланс...» Этот баланс представлялся мальчику в образе невидимого чудовища, которое часто поселялось в их доме, особенно в конце каждого года, и наводило на всех домочадцев панический страх.
Отец в эти дни, когда в доме жил «баланс», бывал капризен, как тяжело больной человек, и все его боялись, даже мать. Чутье его как будто обострялось в эти дни. Он улавливал за обеденным столом беспокоящие его запахи, если они вдруг вплетались в привычный дух накрытого стола.
Василий Дмитриевич Темляков до сих пор помнил, как отец однажды бросил тарелку, в которой плавало в соусе жаркое. Тарелка упала на пол, но не разбилась, а лишь закружилась юлой, издавая квакающие звуки.
— Дмитрий! — воскликнула испуганная мать. — Что все это значит?
— Ты еще спрашиваешь! Знаешь прекрасно, что! Неужели надо напоминать? — Лицо его было плаксиво-гневным и очень обиженным. — Ты какое приготовила мясо? — спрашивал он. — Ответь, пожалуйста, почему не черкасское? Или я не заслужил уважения в этом доме? Или я выжил из ума? Зачем ты испытываешь мое терпение?! — кричал он чуть ли не со слезами на глазах. — Не надо меня обманывать, не надо!
Мать виноватилась перед ним, просила прощения, сваливая все на молодую прислугу, на Пелагею, которая еще не привыкла спрашивать в мясной черкасское мясо, а берет какое приглянется... Отец голодным уходил из-за стола, и в доме воцарялась тревожная тишина.
Он ел только черкасское мясо и не признавал иного, каким-то странным образом отличая по запаху одно от другого, и никогда не ошибался при этом, что тоже для всех домочадцев имело особенный смысл и значение. Само понятие «черкасское мясо» было для маленького Васи, как и «баланс», пугающей тайной. Он никак не связывал это понятие с Черкассами и с пастбищами, где откармливались коровы, гуртами пригоняемые в Москву, чтобы потом в виде говяжьего мяса попасть на тарелку к строгому отцу. Черкасское мясо было для него признаком спокойствия в доме и благорасположения отца, который «делал баланс», живя в мезонине. Он очень боялся отца, а потому и не любил.
Но вот что любил маленький Вася, так это сидеть в садике на скамейке и смотреть, как стрижи лепят из глины гнезда под крышей. Постепенно высыхая, глина становилась серой, но стрижи носили свежую, беря ее на берегу пруда возле монастыря, и налепливали за день темную сырую полоску, которая к утру тоже высыхала и сливалась цветом с остальным мешочком, пока гнездо не обретало наконец форму шерстяного носка с дыркой. В этом глиняном носке под крышей начиналась новая, таинственная жизнь, своими писклявыми звуками так возбуждая маленького Васю, что он чуть ли не в обморок падал от нервного напряжения, от усталости, от небывалого любопытства, которое схватывало его за шею жарким удушьем.