— Конечно, Мишель.
— Вот и замечательно. Давайте, наконец, что-нибудь съедим.
Тут я с ней с радостью согласился. И мы жевали мясо. Пили вино. Я даже внимание перестал на всякие блестящие штуки обращать. Потому что она ими тоже не пользовалась. И еще мы ели устриц. А я их ужасно люблю, если помните. Правда, тут они были немного не такими, к каким я дома привык, но все равно вкусными. Еще мы ели рыбу. И какие-то штуки, названия которых я не знаю. И Мишель показала мне, как с них скорлупу сдирать. И смеялась, глядя на мои неуклюжие старания. А потом помогла мне, и я прямо у нее из рук кусочек съел. Было очень вкусно. И я перестал стесняться своего свитера.
Глава 16
Мишель
С Мишель мне было по-настоящему интересно. Она часто заходила за мной прямо в каюту, подхватывала под руку, и мы куда-нибудь шли. Или обедали вместе, а потом снова гуляли. Она рассказала мне, что летит уже давно и что ей тут все известно. И еще о том, что она не в первый раз на этом лайнере. И вообще — ей тут надоело «до чертиков». Мы заходили во всякие места — и в оранжерею, и в бар, и в планетарий. Смотрели фильмы. Смотреть фильм в темном зале, когда вокруг тебя много людей, это, скажу я вам, вовсе не то же самое, что у себя в каюте, на маленьком визоре. Даже когда ты этот фильм уже видел, все равно смотришь, как в первый раз. И ощущения тех, кто вокруг сидят, пропитывают тебя, словно дождь. Страх, радость, томление, скука. Иногда — очень редко — у кого-нибудь прорывается дикая жажда жизни. Или похоть. А интереснее всего ощущения от Мишель. Потому что она сидит ближе всех. От нее, когда она не грустит, веет теплом. Обычным тихим теплом, по-другому и не скажешь. Иногда она сочувствует тем, кто на экране. Иногда злится на них. Радуется, когда у них что-то получается. Но в основном она грустит. Я чувствую, как ей плохо. И очень хочу помочь, уж такой я недоумок. Хочу, но не знаю как. И мы гуляем, или сидим где-нибудь и разговариваем. Обо всем. Просто так. Вернее, она говорит, а я слушаю. Но мне все равно это нравится. И она не считает меня придурком. Знаете, я это чувствую. И это мне тоже мне здорово по нраву.
Бывает, Мишель водит меня по оранжерее и рассказывает о здешних растениях. Некоторые из них очень забавные. Есть одно, которое сворачивается спиралью, когда на него подуешь. А другое ползает между стволами, как живое, и поры на нем раскрываются и закрываются, словно оно дышит. А самое интересное зовется деревом правды. Когда останавливаешься рядом, оно меняет цвет. Если думаешь хорошее, оно становится нежно-зеленым. Когда злишься — краснеет. Мишель говорит, что для каждого чувства у этого растения есть свой цвет. Или для комбинации чувств. И перед этой штукой врать бесполезно — она тебя сразу раскусит. Поэтому в этом углу отсека народ редко появляется, только новички вроде меня. А потом они быстро смекают, в чем дело, и больше сюда ни ногой. Кому охота, чтобы все знали, что ты чувствуешь на самом деле?
А вот Мишель тут бывает часто. Ей скрывать нечего, так она говорит. Когда она стоит у дерева, листья становятся бежевыми. Такой цвет у грусти. А когда она смеется, растение переливается голубым. Она и меня попросила встать рядом с деревом. И листья сначала посветлели, потом начали быстро сереть, пока не стали цветом как пепел. Но ближе к верхушке они остались зелеными. И Мишель посмотрела на меня серьезно и сказала, что это цвет тоски. Или ожидания. И что я совсем не злой человек. И что она «не ожидала». Наверное, она думала, что у меня внутри пусто, и я ничего чувствовать не могу. Я не стал с ней спорить. Что может простое дерево знать о таком, как я? Я и сам-то порой не могу понять, что у меня внутри творится. А еще Мишель извинилась за то, что со мной как с придурком себя ведет. А я ничего такого от нее и не видел. И сказал, что это пустяки. И дерево, когда Мишель близко ко мне подошла, вдруг подернулось зеленым. И я понял, что она меня не обманывает.
А потом листья вдруг пошли красными пятнами. Это к нам сзади неслышно Жак подкрался. Тот мужчина, который был ее «парой», и которого она послала к черту. То есть, я знал, конечно, что он к нам подходит, но не стал Мишель про него ничего говорить. Может быть, Жаку нравится так подкрадываться.
— Мишель, нам нужно поговорить, — заявил Жак. Щеки у него были красные, как спелые помидоры. И еще он был сильно не в себе. Я догадался, что он изрядно выпил чего — то крепкого, вроде моей давешней арраки, и теперь не слишком соображает, что делает. Совсем как я, когда в челноке летел.
— Жак, нам не о чем разговаривать, — так Мишель ему ответила и снова стала на дерево смотреть. А листья на нем уже совсем покраснели.