На другой день он принес письмо эмира и сказал:
— Эмир пишет, что он желает послать к императору одного из сыновей, чтобы сделать его наследником. Я перевел императору, и он ответил: «У бухарского эмира много сыновей, я не знаю, которого он имеет в виду. Разрешение этого вопроса возложи на Кауфмана,[89] чтобы он определил будущего наследника, который прибудет в Петербург.»
Я взял письмо и начал читать. Это был стиль эмира, он скрыл от нас содержание письма от стыда. Это был стиль, которым мужчины пишут проституткам и красоткам, стиль неограниченных любезностей. Вот вкратце его содержание: «Я хочу во всем подчиняться тебе, но боюсь племен и улемов. Я пошлю к тебе одного из своих сыновей, пусть он будет при тебе, научится управлять, а потом станет наследником».
Однажды переводчик сказал мне между прочим:
— Императорское празднество приближается. Во все страны посланы приглашения и уже прибыли короли многих стран с поздравлениями. Будут большие гуляния и пиршества. Сочини акростих с хронограммой о дочери императора и ее женихе — я переведу его императору. Он, конечно, обрадуется и наградит вас хорошими подарками.
Потом он добавил шопотом:
— Это исправит также некоторые глупости посла.
Я дал согласие, но устал от дороги и страдал от перемены климата. Каждый раз, встречая меня, переводчик спрашивал: «Что ты сделал, что написал?» А я отвечал: «Будет сделано!» — и проходил мимо. Он продолжал настаивать, и я решил, что он хочет испытать меня, дабы убедиться в моей неспособности, и я спросил имена дочери и жениха.
— Жених — Альфред, сын Виктории, императрицы Индии,[90] — отвечал переводчик. — А дочь императора — Мари, сокращенная форма от Мариам.[91] Она для него — целый мир, и он выдает ее замуж.
Как-то вечерком за какие-нибудь три часа я поставил эти девять букв в начале девяти бейтов и отдал переводчику такое стихотворение:
Дата бракосочетания по христианскому летоисчислению названа в последнем бейте.[92]
Переводчик показал этот акростих императору и перевел его. Тот был очень обрадован, проявил любезность и в качестве вознаграждения послал мне перстень со своим именем и тридцатью четырьмя бриллиантами весом в три мискала. Где бы император ни встретил нас, он показывал дочери прямо из кареты на меня, что он, мол, поздравил тебя с замужеством в стихах. Он обращался со мной ласково, я тоже кланялся.
В тот день, когда я, по указанию переводчика переписывал это стихотворение красивым почерком, разрисовывая поля, ко мне зашел посол и спросил:
— Что ты делаешь?
— Это акростих.
Он прочел, побледнел и стал бранить меня. И я понял, что он ругал меня по трем соображениям:
Во-первых, — говорил он, — ты мусульманин, так зачем восхваляешь неверных? Во-вторых — ты жаден и хочешь получить от них за это подарок, в-третьих — эмир разгневается, если услышит.
— Простите меня, — сказал я, — меня вынудил к этому Казимбек. К тому же ислам не запрещает хвалить неверных в случае особой необходимости. И что бы от них нам не перепало, — все будет нашей добычей. И если будет какая-либо польза от этого, то прежде всего это принесет выгоду твоему эмиру, а мне в этом нет никакой корысти. Например, если мне дадут один дирхем, то тебе подарят десять, а по возвращении в Бухару все перейдет к эмиру, ибо тюркские правители, если отправляют посла в какую-либо державу, то по возвращении зарятся даже на его шаровары и рубаху.
Мир-додхо не очень удовлетворился моими извинениями и вышел из моей комнаты, В день окончания свадебных пиршеств я составил отчет об этом и вложил в него копию акростиха с комментариями к нему. Посол же, поругавшись со мной, опасался, что я пожалуюсь эмиру. Он присылал ко мне людей с просьбой показать ему отчет. Окончив, я вручил послу отчет, он пошел за мной, подарил мне дорогой парчевый халат, стал извиняться:
90
92