После захода солнца, когда ночь опустила над обитателями земли покрывало мрака, и мир почернел словно лица индийцев, я собрал побольше хворосту и разжег костер, так как слышал, что дикие звери не смеют приблизиться к огню. Когда над костром поднялись языки пламени, ночь словно оделась в дневные одеяния. Я, как огнепоклонник, вертелся вокруг костра и подбрасывал сухого хворосту. В это время мой осел под скалой протяжно заревел так, что было слышно повсюду в горах. Горы были близки, и крик его отдавался в ушах стократным эхом. От этого ужасного рева у меня затряслись поджилки». Я подошел к краю каменной плиты, чтобы узнать, в чем дело, и увидел осла, который испуганно метался по сторонам, боясь чего-то. Я посмотрел вокруг и увидел огромного зверя, похожего на буйвола — с чёрной шерстью, широкой грудью, большой головой. Передние ноги были как у слона, глаза сверкали словно солнечный диск. В поясе зверь был тонок, он ревел и бил длинным хвостом по земле. Но он не смел приблизиться из-за огня, а за ним стадами двигались другие звери, но не подходили к нему.
При виде всего этого я словно прирос к земле. Я чуть было не свалился от страха вниз и мне удалось удержаться лишь с большим трудом. Зверь от ярости и бешенства ослабел, прилег на землю как раз напротив и уставился на нас.
Короче говоря, я провел эту ночь в страхе и в ужасе. Иногда я начинал говорить сладкие слова зверю, упрашивая его не трогать нас. Когда же над горизонтом показалось солнце, зверь оставил меня и осла и скрылся в чаще. Я не стал мешкать, нагрузил свои пожитки на осла и хотел пуститься в путь, но, несмотря на все старания, я не смог сдвинуть с места осла. Он опустил голову к ногам и топтался на месте, не смея шагу ступить от пережитого страха. Поневоле я оставил осла и, взвалив груз себе на плечи, двинулся дальше.
Не прошел я и трети фарсанга, как осел вскачь догнал меня. По-видимому, ему стало страшно одному, и он решил покориться. Я продолжал свой путь по тем горам на осле. Я питался плодами и ягодами, иногда подстреливал из ружья дичь и жарил ее.
В тех местах росло одно дерево с плодами величиной с айву, по форме похожими на кувшинчик, с нежной кожицей и ядром, как пиала. Я употреблял эти плоды взамен напитка. Благостные дары в тех бескрайних горах были неисчислимы, и местность казалась мне вышним раем, привидевшимся во сне. Но я был один, и это нагоняло на меня страх, так как я боялся хищных зверей. Я часто спрашивал себя: «На земле ли находится этот райский уголок, где я скитаюсь наяву?»
И вот однажды я подъехал к склону горы, где били из земли многочисленные родники. Там стояла каменная плита на четырех отполированных ножках. На ней кто-то лежал на боку, завернувшись в шелковое одеяло. Я стал благодарить бога за то, что он даровал мне товарища в моем одиночестве. Подойдя ближе, я произнес приветствие, но не услышал ответа. Я поднялся на плиту и тут увидел изваяние из камня, как живое, высеченное художником, искусным, как Мани[122]. Я огорчился и побрел своей дорогой. В один прекрасный день я очутился на равнине, окруженной со всех сторон высокими ветвистыми деревьями. Там росли розы, базилики, жасмины, текли ручьи. Посредине стояла высокая каменная суфа, внизу к ней был привязан осел, а рядом лежала поклажа и корзина. Я опять обрадовался, полагая, что обрел товарища, остановился, пустил пастись своего осла и поел то, что было у меня в сумке.,.
Так я пробыл там три часа, ожидая возвращения владельца поклажи и осла. Но никто не появлялся, кругом не было и следа живого существа. Я предположил, что какой-то хищник растерзал хозяина этих вещей, и открыл сумки, оставшиеся без владельца. Там оказалось сто пятьдесят золотых рупий, два европейских позолоченных пистолета, золотые часы и два мешочка: один с чаем и сахаром, другой с хлебом и вареным мясом. Я счел эти вещи дозволенными для себя.[123] Тут я заметил, что привязанный осел сильнее моего, взвалил на пего свой груз, сел сам к двинулся в путь. А с поляны вели три узкие дороги. Бросив своего прежнего осла, я отправился по самой широкой из них и проехал немного, но тут меня нагнал с ревом несчастный осел, который, по-видимому, боялся остаться в одиночестве.
122
123