И вот, году в 50-м, мама получила письмо от Екатерины Петровны. Как она нас отыскала? Она написала, что все эти годы они жили в Эстонии, что после войны Васю арестовали и он исчез.
Как-то, путешествуя с Фэфой[2] по Прибалтике, мы отыскали в Таллине улицу Тоом-Колли, 4, и я с трепетом позвонила в квартиру на 2-м этаже. Открыла дверь молодая женщина — жена Васи. Во второй комнате спиной ко мне сидел за письменным столом Вася. В том же обычном для него свитере, с узкой головой и покатыми плечами. Сердце ёкнуло. Но он встал, повернулся ко мне — это был другой сероглазый мальчик шестнадцати лет, сын Васи. Екатерины Петровны не оказалось, она гостила у сестры в Кавголове. Квартира была скромная, но было удивительно, что всё опять было красивое. Так, точно к Екатерине Петровне приклеивались только красивые люди.
Мы вернулись в Ленинград, и я попросила Вэру[3] отвести меня в Кавголово.
Дальше я предпочла бы не писать. Я никогда не прощу себе того, что произошло в Кавголове. Сестра Екатерины Петровны — полная, красавица — была удивительно антипатичная дама. И вот теперь, встретив её через 40 лет, я была ошарашена её приёмом. Просто не понимаю, как можно было остаться такой же все 40 лет. Или как можно было встретить меня так через 40 лет? Оказалось, что Екатерина Петровна «ушла в баню только что». Я попросила сказать, где баня. Я пойду туда! «Ах, нет, ну что вы, это неудобно». Она не попросила нас зайти, не предложила посидеть, подождать. И я так обиделась и возмутилась, что уехала. Ну конечно, не навсегда! Я ещё увижу Екатерину Петровну, жизнь ещё такая длинная! Так думала я. А оказалось — этого и не случилось. Ну можно ли было из-за такого пустого чувства, уязвлённого самолюбия (и кем ещё?), уйти!
Екатерина Петровна прислала мне письмо. Огорчению её не было границ. И моему раскаянию — тоже.
Москва.
Апрель — май 1980 года.
Большой проспект, дом 50, кв. 9
Глава первая
Мы переехали в новую квартиру осенью 1912 года.
В это лето — мне было 4 года — жили мы на Чёрной речке, на даче Фредерикса. И переезжали с квартиры на квартиру родители без нас. Мы знали, что в новом доме будет лифт. Новое слово. И играли мы в лифт так: на верхней ступеньке террасы стоял мой двоюродный брат Коля, гимназическим поясом с холодной бляхой перетягивал меня поперёк живота и поднимал наверх на балкон — это был лифт.
В это лето на дачу к нам приехала из Одессы тётя Оля Митрофанова. Красивая, высокая, весёлая. Её сын Алёша, лет шести-семи, и племянники Ваня и Коля Мунцы. И француженка Вани и Коли. Ваня был тогда толстым гимназистом лет 14–15.
Помню, что, подъехав на извозчике со станции, старшие мальчики перемахнули через забор прямо в сад. Потом Коля бросился в гамак и, раскачиваясь, задавал нам быстрые, деловые вопросы: «Качели есть?» — «Есть…» — «Шалаш есть?» — «Нет…» — «Надо построить!» Мы с Володей стояли, растерявшиеся, какие-то маленькие и чёрные, загорелые, перед этим розовым голубоглазым мальчиком в гимназической летней форме с хорошеньким веснушчатым носиком.
Недалеко от нас жили Фомины. Скромная, бледная девочка Идочка и ясноглазый мальчик с волосами ёжиком — Игорь. Они приходили к нам, но я их дачи не помню.
Этим летом на мамины именины (как и многие, многие годы после) с утра сюрпризом развешивалась на бревенчатой стене балкона огромная буква «М» из гирлянд брусничных листьев.
Мама всегда вставала поздно. И в этот день она выглянула из окошка своей спальни во втором этаже, поздоровалась со мной и спросила, не холодно ли мне. Я сказала: «Нет». — «А что ты делаешь?» Я сказала: «Гвоздики подаю». И сама пришла в ужас: какие гвоздики? Ведь это же сюрприз, а я его выдаю! Но мама ничего не поняла.
Ещё было в этот день смешное: в конце нашего сада был домик сторожа. И оттуда неожиданно появились два дружных поросёночка, очень весело, помахивая ушами, семенящих прямо к нашей даче. «Лина, Лина, к тебе визитёры!» (Так, конечно, могла пошутить только младшая сестра, тётя Оля.) Для гостей было рановато, но я как сейчас вижу мамину светскую улыбку, с которой она появилась в дверях балкона, и её разочарование и даже обиду.
Потом ещё в то лето родители привезли Володе на именины костюм индейца — пёстрые перья на голове и вокруг пояса. Ваня, Коля и Володя тут же исчезли. Через некоторое время вхожу в комнату мальчиков и вижу: Вовочка стоит в этом костюме, пытаясь улыбаться: бледный, зуб на зуб не попадает, а Ваня и Коля не торопясь усердно расписывают его акварелью, имитируя татуировку — с ног до головы. Вовочка терпит.