Так вот, этим перегоном дров туда-сюда по Окружной и занимался Паровоз. Он жутко завидовал большим паровозам, гонявшим грузы по нашей необъятной родине, видевшим другие города, другие климатические и почвенно-растительные зоны, общавшимся с местными паровозами и гудевшим на разных языках Советского Союза.
И вот однажды наш Паровоз повстречал на пересечении Окружной и Белорусской железных дорог экспресс, который набирал ход в сторону западной границы. Наш Паровоз сразу понял, что Электровоз – женщина. Электровозы, с которыми он общался раньше, были мужиками. Это однозначно. Из них так и перла мужская брутальность. Каждый из них был Кобзоном. А в этом чувствовалось нечто неуловимо женское. Какое-то прелестное сочетание певицы Гелены Великановой с детским мылом. Так что наш чувак влюбился в Электровоз тихой и безнадежной любовью младшего научного сотрудника. И каждый раз, пересекая Белорусскую железную дорогу, он тяжко вздыхал всхлипывающим тоскливым гудком.
Однажды он стоял на станции «Белорусская» своей жалкой дороги в ожидании прицепки вагонов с собранным пионерами металлоломом. Чтобы отволочь этот металлолом на пункт приемки металлолома с целью превращения его в ржавчину. Потому что любой свежей руды в стране до ... и больше. Чтобы еще это говно сортировать!..
И услышал знакомый гудок. Все у него захолонуло. Он оглянулся по сторонам – машиниста не было, кондуктор спал на задней площадке. Паровоз собрался с силами, медленно включил реверс (а может, и аверс, кто их, паровозов, разберет), задвигал шатунами, потом колесами, поманеврировал по путям, выехал на Белорусскую железную дорогу и чесанул за своей коханой. Или как это там у них, у паровозов, называется. На языке Белорусской железной дороги. И так они ехали и ехали друг за дружкой. Поля в снегу, леса в снегу. Березки пляшут на лугу и очень быстро отстают, усталые... Электровоз уже стал кокетливыми гудочками отвечать на робкие свистки нашего Паровоза. Все было готово к любви. Их разделяли только вагоны с людьми. Ах, эти люди!.. Всегда найдутся люди, чтобы разделить любящие двигатели. Видно, им самим в жизни недостало любви, вот они и...
– Как это так?! – возмущаются люди. – Совершеннейший мезальянс! Она, представьте себе, электрическая, а он, вы не поверите, на угле! Даже не коксующемся! Ну, милочка, куда это годится...
После стоянки Электровоз двинулся. Наш Паровоз – за ним. И тут его остановили погранцы. А дальше все просто. Попытка незаконного пересечения границы... Любовь?.. Знаем мы эту любовь... Какая, на хер, любовь к иностранному электровозу!.. Пишите – измена Родине. Десять лет в лагере строгого режима.
Дорога Абакан—Тайшет. От звонка до звонка. После срока Паровоз там и остался. Сошелся с вдовствующей водокачкой и сгиб в мартене в начале шестидесятых. С рудой в стране стало хужее. А кондуктор загремел в шизиловку имени Алексеева, в девичестве Кащенко, что у станции «Канатчикова дача» Окружной железной дороги.
Я спустился с противоположной стороны полотна к разного рода шиномонтажам и почувствовал голод. Почувствовал и понял, что черта с два я его удовлетворю. Потому что я стоял не на земле, а на втором этаже чего-то. И пути у меня всего два: либо обратно наверх, либо свернуть за угол и посмотреть, что там. На предмет спуститься. Во-первых, к метро «Партизанская», чтобы продолжить путь к центру Москвы. А во-вторых, есть хочется, а тут никакой еды нет. Кроме окурка, довольно свежего. Я хоть и не Шерлок Холмс, но догадаться могу, что окурок не с неба свалился... Ан нет, с неба. Как я это понял, интересуетесь, если я не Шерлок Холмс? А с неба свалился второй окурок. Я поднял голову и увидел, что над вторым этажом справа есть и третий. А с третьего видна небритая голова, которая, не удовлетворившись сброшенным на меня окурком, норовит еще и плюнуть. Я еле успел отскочить. Голова вздохнула и сказала:
– Иди направо, там лесенка будет, поднимешься ко мне на пост, и я тебя определю под арест.
– За что?
– За незаконное проникновение.
– Куда... незаконное проникновение?..
– А тебе это знать не положено.
– А ты мне по секрету.
– Не могу. Даже и по секрету. Потому что этого и мне знать не положено.
– А без ареста нельзя?
– Можно. Только прыгать вниз.
И я повернул направо, поднялся по лесенке на третий этаж и обнаружил под небритой головой крепкое полувоенное тело безразмерного возраста. На нем был китель устаревшего образца с четырьмя рядами орденских ленточек, брюки-галифе, а шляпа... шляпа была д-на-панама, ботиночки были «нариман»... И лицо у него было какое-то расформированное. Но значительное.