Так что, коренные москвичи с ХIХ века, не обольщайтесь: хозяева Москвы не вы, не мигранты – легальные и нелегальные. Хозяева Москвы – Очень Большие Деньги, кому бы они ни принадлежали. Но нам они не принадлежат. Это к экстрасенсам не ходи.
Мы разошлись. Кто – по своим рабочим местам, а я – к центру Москвы. И путь мой лежал через Измайловский вернисаж.
Глава седьмая
И вот, приятственно отягощенный «Путинкой» и чебуреками, расслабленно бреду к вернисажу. Чтобы после удовлетворения телесной середины, порадовать душу созерцанием выдернутыми из привычного состояния предметами быта и искусства, стремящимися приобрести нового хозяина. Уважаю созерцание. Как говорил один философ, созерцание – это одна из составляющих познания. Всю свою жизнь я придерживался этой точки зрения, хотя и не подозревал о ее существовании. Еще в школе мне значительно приятнее было созерцать графическое изображение теоремы Пифагора, нежели пытаться доказать ее. Меня вполне удовлетворяла сущность этой самой теоремы: «пифагоровы штаны во все стороны равны». За этой формулой открывался бесконечный мир всеобщего равенства штанов. Насколько это звучит красивее сухой формулы: «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». Или наоборот. Сплошная сухость мысли и безрадостность души. А «пифагоровы штаны...» – это красиво... Это спасет мир, как сказал один эпилептик. Очень правильно сказал. А как увидишь красоту без ея созерцания?.. Никак. Вот я и спасаю мир полнейшим приятием пифагоровых штанов, равных во все стороны света, и не приемлю «С квадрат равен сумме квадратов А и В».
Плата за созерцание составляла десять рублей. Столько же стоил один носок у торговки рядом с кассой. Ну вы меня уже достаточно хорошо знаете, чтобы понять, что я хоть и не сразу, но отверг мысль о покупке одного носка и заплатил десять рублей одной купюрой за вход в царство прекрасного.
Прекрасное ждало меня сразу же за входом. Справа под навесом, призванным оберегать прекрасное от возможного дождя и снега (мы же не в Сахаре живем), лежали оконные шпингалеты, дверные ручки, дверные же замки, гвоздодеры и, конечно же, гвозди. Ибо на хрена гвоздодеры, если нет гвоздей? Также имелись непонятные латунные пластины разной формы с дырками под шурупы и, конечно же, шурупы. Ибо на хрена дырки под шурупы, если нет шурупов? Вся эта красота лежала в идеальном порядке, навевавшем мысль об аракчеевских поселениях. И за каждым предметом скрывалась частица истории нашей великой державы. Крутя в руке медную дверную ручку с тигровой мордой, я живо представил парадный подъезд, куда по торжественным дням, одержимый холопским недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям...
Пожилой торговец, дымя антикварным «Прибоем», стал рассказывать мне что откуда.
– Вот этот шпингалет от окна некоего дома на Арбате, – таинственно сказал он. – Прежний его хозяин поговаривал, что именно этот шпингалет принадлежал окну, через которое вылетела Маргарита. Двадцать четыре рубля. А вот это, – не давая мне опомниться, продолжил он, – последний гвоздь, вбитый в гроб Российской империи в семнадцатом году и выдернутый из него вот этим вот гвоздодером с целью ее возрождения. Вылетевший из гроба зомби сожрал имперца, оставив в живых гвоздь и гвоздодер. И теперь зомби империи шляется по России. Гвоздь – шестнадцать рублей, гвоздодер – пятьдесят два. Но продаются вместе за сто двадцать.
– Не понял арифметики!
– Чего ж тут не понять?Сервиз всегда стоит дороже. Берем?
– А за полтинник не отдадите?
– Почему ж не отдам? Конечно, отдам. Но в нагрузку четвертак за вот эту вот досточку.
– Что за досточка?
– А от гроба Российской империи. Давайте я вам в сумочку покладу. Сумочка, промежду прочим, редкостная. Одна безрукая бабка связала ногами. Из одного музеума скраденная. Всего стольник.
И вот я бреду дальше по вернисажу с сумочкой макраме с портретом Сталина, в которой болтаются фетиши Российской империи. Пошлю в газету «Завтра». Наложенным платежом. Слева, за уголочком, один знакомый одинокий мужичок под пятьдесят торгует камнями. Малой степени драгоценности, но проникнутыми какой-то трепещущей мистической силой и нечеловеческой красотой. (Можете оттоптать автора за графоманство: нечеловеческая красота камня. Ну не нашел я метафоры, не нашел!.. Не хотите – не читайте дальше.) А у меня к камням отношение особое. В пятьдесят девятом году, когда я был мальчишкой, носил я брюки-клеш, то есть дудочкой, проходил геологическую практику в Государственном минералогическом Ильменском заповеднике и этих камней перевидал в великом множестве. И даже приволок многие из них в Москву... Эх, годы мои, золотые годы мои... Потом камни оказались разбросаны по разным концам Москвы во времена моих брожений по разным ее центральным районам с бродяжническими целями. Абара му, абара му, я каркичмери, абара му... И сюда я прихожу на встречу со слинявшими спутниками моей юности.