В какой-то мере такой перехлест понятен. В конце концов, он только что закончил «Великого Гэтсби», этот идеально построенный роман, который производит неизгладимое впечатление. Он оставляет у нас цепочку образов, наподобие тех, что мы видим из окна движущегося автомобиля. Слегка припудренная поверх загара рука Джордан. Гэтсби, швыряющий перед Дэзи охапки сорочек, чтобы увидеть, как растет пестрый ворох всех мыслимых цветов: коралловые, салатные, нежно-оранжевые, с вышитыми темно-синим шелком монограммами. Компания снобов, дрейфующая с одной вечеринки на другую. Щенок поскуливает в табачном дыму, женщина истекает кровью на обитой гобеленом кушетке. Похожий на филина человек в библиотеке, перечень самоусовершенствований Гэтсби и взволнованная Дэзи, говорящая своим чарующим грудным голосом: она надеется, что ее дочь станет хорошенькой дурочкой. Мерцает зеленый огонек на причале, Гэтсби называет Ника «старина», Ник думает, что хорошо бы ему поспеть на поезд в Сент-Пол, и вспоминает тени, оставленные на снегу гирляндами остролиста.
Другой бы угомонился, создав столь прекрасную и долговечную вещь. Но Фицджеральд, настоящий перекати-поле, не выдерживал оседлой жизни. В течение многих лет они с Зельдой лихорадочно кружили по всему свету — из Нью-Йорка рикошетом от Сент-Пола в Грейт-Нек, оттуда в Антиб и Жюан-ле-Пен, волоча за собой обломки рухнувших надежд. Незадолго до их приезда в Париж прозвучал очень тревожный звоночек. У Зельды возникла любовная связь с французским летчиком, она сделалась очень странной, а Фицджеральд много пил и ввязывался в потасовки, одна из них в какой-то момент закончилась в римской тюрьме; этот эпизод он потом использует в только что начатом романе «Ночь нежна» в сцене, когда Дик Дайвер окончательно теряет самоконтроль.
Что касается Хемингуэя, он переживал счастливейший, по его же собственным словам, период жизни. Он был женат первым браком на Хедли Ричардсон, у них родился сын, которого он называл Мистером Бамби. Фотография тех лет: на Хемингуэе толстый свитер, рубашка и галстук, лицо несколько полноватое, и недавно отпущенные усики не могут скрыть его юношеской мягкости. Три года назад, в 1922 году, Хедли потеряла портфель со всеми рукописями, и потому книга только что опубликованных рассказов «В наше время» представляет полностью новый материал, или по крайней мере новые версии утраченных оригиналов.
Хемингуэй и Фицджеральд сразу понравились друг другу. Это видно даже при беглом взгляде на их письма, которые полны добродушного подтрунивания и открытой сердечности: «Я не могу передать, как много значит для меня твоя дружба», «Боже, как я хочу с тобой повидаться». Но Фицджеральд был для Хемингуэя не только товарищем, он оказывал ему в тот год и профессиональную поддержку. Еще до их первой встречи он рекомендовал Хемингуэя своему редактору из издательства «Скрибнер и сыновья» Максу Перкинсу, в надежде, что Макс подпишет контракт с многообещающим молодым человеком. В письме Перкинсу, написанном через несколько недель после их первой встречи в баре «Динго», Хемингуэй замечает, что они провели со Скоттом много времени вместе, восторженно добавляя: «Мы предприняли грандиозную поездку: перегоняли из Лиона его автомобиль»[73].
Год спустя Фицджеральд снова помогает Хемингуэю, на сей раз критическими замечаниями о его новом романе «Фиеста». В весьма содержательном, хотя и не без грамматических ошибок, письме он дает понять, что первые двадцать девять страниц (полных «глумления, высокомерия, презрительных гримас без всякого повода… неуклюжих шуточек»[74]) надо бы убрать, да и в конце хорошо бы пожертвовать пятнадцатью. «Ты был первым американцем, с которым мне захотелось видеться в Европе», — добавил он, чтобы смягчить удар, а несколькими строчками ниже признался: «Меня бесит, если человек не всегда показывает наилучший результат, на который способен».