Не прошло и года, как Юния умерла, рожая моего единокровного брата, названного Юнием. Ее хрупкое, почти детское тело было плохо подготовлено к материнству, роды порвали ей внутренности. Отец горевал, однако уже успел пристраститься к супружеским радостям, и во второй раз Марин женился немедля, на служанке по имени Ливия, подарившей ему еще с полдюжины детей, почти все они не протянули и полгода; Ливия ненамного пережила своих младенцев: промокнув до нитки в грозу, она слегла в горячке и дней через пять умерла. Затем настал черед третьей жены, Капеллы, свалившейся в колодец, будучи под винными парами; спустя месяцы из колодца случайно выудили ее тело уже в стадии разложения. Четвертая, Реза, найденная висящей в петле, пала жертвой собственных тревог и недомоганий.
Марин, по всем признакам, был хорошим мужем, куда более заботливым, чем многие прочие в Вифлееме, в гневе он никогда не поднимал руку на жену, но ни одну из своих супруг по-настоящему не любил. Это чувство проснулось в нем на двадцать третьем году жизни, когда его взору явилась моя мать. И пусть он не всегда был верен ей – моногамия казалась ему чем-то противоестественным, – я думаю, к своей пятой жене он питал более глубокое чувство, нежели ко всем ее предшественницам.
Отец обожал женщин, всех женщин, и был неразборчив в своих предпочтениях, прямо как собака в течке. Он говорил, что высокие женщины возбуждают его, а низкорослые греют ему душу. Худые женщины его веселят, а от толстух он просто без ума. Сам он был отборным самцом, высоким, широкоплечим, красивым и мужественным на вид, с мощными грудными мышцами и густыми золотистыми кудрями, спадавшими на плечи, на ярком солнце его кудри сверкали, а в глазах цвета сапфира мерцал огонек, притягивая к нему очарованных женщин, гипнотизируя и внушая им ложную мысль о поэтичности, таящейся под его красотой. Единственным изъяном в его внешности был поперечный шрам на левой щеке – след детской ссоры с ровесником. Но этот дефект лишь добавлял ему привлекательности, ведь без шрама, судачили женщины, Марин выглядел бы настолько неотразимым, что его и мужчиной нельзя было бы назвать.
Поднаторев в приемах соблазнения, он редко сталкивался с противлением его желаниям, брал кого хотел и когда хотел, независимо от происхождения, возраста или семейного положения женщины. Марина можно было застать как в постели девственницы, так и на ложе ее бабушки, а когда его заигрывания отвергали, он полагал, что строптивица страдает умственным расстройством, и все равно брал ее, поскольку не признавал ничьих прав, кроме собственных и тех, коими были наделены его соратники по легиону. Верно, он был грубым и бесстыжим, но люди тянулись к нему, в чем я от них не отставал, изо всех сил добиваясь его любви и особого расположения ко мне, его сыну. Эту битву я так и не выиграл.
Когда Марин познакомился с Флорианой, она была просватана за другого человека, до свадьбы оставалась неделя. Жениха она не любила, разумеется, но возникни у женщины какое-либо чувство, отличное от благодарности, к мужчине, захотевшему на ней жениться, ее сочли бы придурковатой. Суженого Флориане подыскал ее отец Невий из Вифлеема. В то утро он отправился с дочерью на рынок, чтобы обговорить с уличным торговцем цену на изюм. Пока мужчины торговались, Флориана ускользнула к лавкам с тканями, она оглаживала пальцами муслин из Дакки[2], и продавец уверял, что ткань ему доставили из царства Ванга[3] за огромные деньги.
– Очень красивая, – твердил торговец, сложив ладони в молитвенном жесте, дабы девушка не усомнилась в его честности. – В той далекой стране женщины шьют себе наряды из таких тканей, и мужья начиняют их животы многими младенцами.
Флориана продолжала осматривать муслиновые товары – именно тогда мой отец, выйдя из соседнего дома, увидел ее впервые. Утро он провел в кровати супруги местного сборщика податей, оприходовал женщину трижды почти без перерывов, возмещая таким образом понесенные убытки, исчисляемые процентами от его жалованья, что оседали в имперской казне. Но его эротический задор полыхнул с новой силой, когда на другой стороне улицы он заметил девушку необычайной красоты. Наблюдая, с какой трепетной нежностью касается она шелковистой ткани подушечками пальцев, будто лаская материю, и в восхищении проводит кончиком языка по верхней губе, Марин почувствовал, что в нем зарождается желание, не похожее на привычный позыв к соитию, не отпускавший его ни на миг в часы бодрствования. Это новое желание было иным, оно разгоралось внутри живота, чтобы затем проникнуть в вены, возбуждая все до единого нервные окончания. Ощутив на себе его взгляд, моя мать обернулась, встретилась глазами с Марином и тут же залилась краской, ибо никогда прежде не сталкивалась с мужчиной столь поразительной красоты. И в ней также шевельнулось нечто, до сих пор мирно дремавшее. В конце концов, лет ей было всего шестнадцать, а ее жениху раза в три больше, и был он таким толстым, что в Вифлееме его называли не иначе как Слон Громада из Бейт-Сахура. Виделись они лишь однажды, когда жених приходил в дом ее отца посмотреть на невесту. Флориану он разглядывал придирчиво, словно племенную кобылу; подозреваю, брачную ночь – понимала она, что сие означает, или нет – Флориана ожидала с ужасом и безропотным смирением. Усилием воли она заставила себя отвернуться от прекрасного незнакомца и, взбудораженная ранее неведомыми и волнующими переживаниями, устремилась прочь от прилавка с тканями в поисках тихого места, где она могла бы перевести дух.
2
Область Дакка располагалась в дельте Ганга, состояла из небольших разрозненных поселений.