– Фолами, – поправил его мой отец.
– Что?
– Ее зовут Фолами, – повторил отец. – При всем уважении, если вы не помните имени девушки, вряд ли вы любите ее.
Запрокинув голову, Слон Громада расхохотался и потянулся к бархатной подушке, на которой стояло блюдо со сластями.
– А при чем тут любовь? – спросил он, запихивая в рот пригоршню рахат-лукума и слизывая остатки сахара с пальцев. – Я думал, речь идет о браке. А это две вещи совершенно разные, друг мой.
– Но в Каппадокии столько других девушек, – не сдавался Марек. – И кое-кто из них даже красивее, чем Фолами. Человек с вашими достоинствами может выбрать любую из них.
– Если бы вы и впрямь так думали, не пришли бы сюда. Но сами бы охотились за теми девушками.
– И все же, если вы к ней равнодушны…
– С чего вы взяли? – нахмурился Слон Громада.
– Вы же сами сказали, что любовь и брак – вещи совершенно разные.
– Да, но вы хотите эту девушку. Значит, она представляет собой ценность – по крайней мере, для вас. А я не из тех, кто отказывается от ценностей, и тем более когда они мне уже обещаны. Просьбами и сюсюканьем о любви меня не проймешь, я заключил договор с отцом девушки и не намерен брать свои слова обратно. Главное для человека – его доброе имя, и мое имя будет запятнано, если я расторгну эту сделку. Касаемо вашего подношения, – и тут Слон Громада швырнул моему отцу мешочек с золотом, приземлившийся с ехидным звоном у ног Марека, – за такие деньги я вам и собаку не продал бы, не говоря уж о юной красавице в детородном возрасте. Да вы оглянитесь вокруг, Марек из Каппадокии! Вам прямо-таки необходимо увидеть, в каком изобилии я живу.
Мой отец, человек гордый, не стерпел бы унижения, но речь шла о Фолами, и он не собирался терять эту девушку. Если он не смог выкупить ее, тогда он применит силу. На поясе у него висел упрятанный в ножны килидж, его любимый клинок, передававшийся по наследству на протяжении трех поколений в нашей семье, и когда отец потянулся к клинку, на рукоятке сверкнул рубин. Слон Громада невозмутимо, равнодушно даже щелкнул пальцами, и от четырех углов комнаты отделились четверо стражей, целясь остриями обнаженных ятаганов в горло Марека.
– Вы надумали убить меня? – Слон Громада покачал головой, скорее жалея парня, чем гневаясь на него. – Люди получше вас пытались, друг мой. Люди получше вас попытаются снова. И возможно, однажды кто-нибудь из них достигнет своей цели. Но не вы. И не сегодня.
– Если не отдаете мне девушку, – сказал Марек, – тогда, по крайней мере, сразимся за нее. Выбор оружия за вами. А можно и голыми руками. Побьемся на кулачках.
– Не говорите ерунды, – ответил купец. – Зачем мне вступать в бой, который я заведомо проиграю? Вы молоды и сильны. Чего обо мне не скажешь.
– Тогда найдите себе замену, и либо он падет, либо я.
Слон Громада долго оглаживал свои множественные подбородки, размышляя. Наконец он кивнул:
– Полагаю, это меня позабавит, во всяком случае. Нынче стоит такая жара, что я не могу выйти из моего роскошного дома, где царит прохлада, и мне не хватает развлечений. Я принимаю ваш вызов, Марек из Каппадокии. Но выберу я на замену не одного, а четверых. Тех, что стоят сейчас перед вами. Если одолеете их всех, можете забирать девушку. Устраивает вас мое предложение?
Отец присмотрелся к стражам. Здоровяки как на подбор и наверняка умело орудуют своими мечами, но и Марек поднаторел в боевых искусствах, был опытным бойцом, к тому же ему было за что биться, а им нет.
– Вполне, – ответил он, выхватил килидж, крутанулся, не сходя с места, и вмиг снес башку первому из четверки.
Голова со стуком покатилась по полу прямиком к Слону Громаде, преградившему ей путь носком домашней туфли; Слон заливался смехом, восторгаясь шустростью моего отца, и хлопал в липкие ладоши, пока охранники, число которых сократилось до трех, пытались опомниться от потрясения.
Позднее один из слуг припомнил: все произошло так быстро, что голова под ступней Слона Громады в течение нескольких мгновений продолжала жить, ошарашенно вращая глазами, прежде чем дважды моргнуть и, широко распахнув веки, умереть. Марек стремительно приблизился к следующему стражу; отец мой был мужчиной крупным, но двигался с легкостью танцора и, предусмотрев потасовку, накануне ночью отточил свой килидж до предельной остроты; этим клинком он запросто снял голову второго стража, чтобы тут же переключиться на двух оставшихся. Один из них, тот, что помоложе, был жутко напуган, и рука его, державшая меч, дрогнула, когда Марек метнулся к нему. Юнец неуклюже подался назад и жалобно вскрикнул, когда килидж отца пронзил ему сердце, а Марек развернулся к последнему охраннику – этот сражался храбро, но был не чета сопернику и вскоре оказался прижатым к стенке, ощущая холодок лезвия, приставленного отцом к его шее.