25 ноября. Утро мы провели в рыбацкой деревушке Банденган. Большие квадраты парусов — серых с черными штрихами — медленно плывут к пристани. Выступающие из воды носы лодок расписаны завитками, каждый из которых формой своей напоминает огромный глаз. Море уже отступает, и днища лодок вязнут в иле. Рыбаки спрыгивают в воду — она им по самую грудь — и, напрягаясь изо всех сил, толкают свои суденышки к берегу. Серое море заполнилось рыбаками: шагая по грудь ь воде, они несут на плечах тяжелые парусники.
Банденган — рыба. Деревня приняла название рыбы, которой она живет. Здесь ее не только ловят, но и разводят. Вдоль побережья много искусственных водоемов. Их засевают икрой, собранной у Сулавеси. Этим промыслом, который якобы занесен индийцами, занимаются не менее восьмисот лет. В течение восьмисот лет тысячи людей (на сегодняшний день двести пятьдесят тысяч) живут рыбой, во всяком случае ее хватает, чтобы есть досыта. Вот уже восемьсот лет, как в Банденгане свирепствует малярия, — ее распространению, без сомнения, способствует наличие водоемов, в которых развиваются личинки комаров.
Написав это, я как будто противоречу самому себе — признаю справедливость нашего жизненного устройства. Восемьсот лет жизнь продолжается вопреки малярии. С прошлым покончено. На расстоянии история всегда похожа на божье благословение. Но нет же! С прошлым не покончено. В нем есть что-то незавершенное, в нем что-то «не так». Его мертвые умерли, не дожив своего века; его годы не были полноценными. Лгут столетия. Тишина, исходящая от них, не дышит миром. Здесь все было несправедливо. Восемьсот лет тянулось это существование, которому не должно быть места на земле.
«Panas tes», или «то жарко, то холодно», — как называют здесь малярию — по-прежнему дает себя знать. Круглый год в школьных журналах читаем: «Отсутствует из-за малярии». Детская смертность превышает пятнадцать процентов. Каждый человек ежемесячно проводит два-три дня дома в бреду, стуча зубами и обливаясь потом. Когда смерть начинает чересчур вольно хозяйничать в деревне, мэр Банденгана берет шляпу, обертывает чресла праздничным батиком — куском разрисованной от руки материи, из которой индонезийцы делают себе нечто вроде юбок, — и отправляется к губернатору провинции. Он возвращается с запасом хинина и бесплатно раздает его населению. Но люди не очень любят хинин. В Банденган дважды присылали бригаду для опрыскивания жилищ раствором ДДТ. После первого такого посещения комары исчезли. Потом они вернулись. Бригада опрыскивателей — тоже. Но на этот раз комары не улетели. Малярийный комар «sundaicus» перестал поддаваться действию ДДТ. Теперь предполагается заменить этот препарат диэлдрином. Можно также рекомендовать жителям Банденгана профилактические средства от малярии. Следует принять и уже принимаются срочные меры. Если нельзя уничтожить комаров, нужно попытаться ликвидировать источник зла. Он — в человеке. Как в три года истребить комаров?! За это время люди, заболевшие малярией, успели бы выздороветь. Вот проблема, над которой следует поломать голову.
27 ноября. Вечер в Семаранге. Я впал в уныние. Зато врач и индиец-энтомолог сохраняют полное присутствие духа. Они пичкают себя противомалярийными лекарствами, спят за белыми сетками, разрабатывают планы, бегают по деревням. Я расстаюсь с ними и отправляюсь в Семаранг. С наступлением темноты у входа в город собирается большой базар. Просторная площадь застроена палатками, ярко освещенными ацетиленовыми фонарями; здесь продается одежда, ткани, домашняя утварь. Часто товары свалены прямо на земле у ног торговцев.
Из ресторанов, устроенных под открытым небом, в неподвижном вечернем воздухе распространяются запахи жира и пряностей. Сидя на корточках среди тысячи причудливых предметов, прорицатели, дабы привлечь внимание прохожих, «взглядом» удерживают кинжал в вертикальном положении — на острие.
Целый угол на базаре отведен медицине, медицине без дипломов, которой чаще всего занимаются индийцы. У них есть кое-какой настоящий инструментарий: аппарат для измерения давления крови или электроды для испытания рефлексов. Это придает им солидность. Не стесняясь толкущихся вокруг зевак, они Занимаются промыванием глаз, лечением зубов. Яркий свет ацетилена обостряет черты запрокинутых лиц пациентов. Больные — горожане, одетые в современное платье, но бедно. У них смышленый вид. Быть может, некоторые из них умеют читать. Без особого воодушевления отдают они себя в руки шарлатанов.
В толпе никто громко не разговаривает, не смеется. Индонезия серьезна. С выражением загадочного терпения на лицах люди медленно прохаживаются, широко расставив ноги и вывернув ладони наружу. Загадочного! Опять эти заранее сложившиеся представления об Азии. Что загадочного в ожидании?
Завтра я покину Семаранг. В последний раз брожу по его вечерним улицам…
Свет Явы
Боробудур, 28 ноября. Этот знаменитый храм индийского буддизма возвышается на полпути между Се-марангом и Джокьякартой, куда мы держим путь. Нас захватил в дороге дождь, принесенный муссоном. С многоэтажной высоты пустого внутри храма, взгромоздившего свои серые камни среди чистого поля, взгляду открывается голая, наводящая невыразимую тоску местность. Ничто, кроме нескольких пальм, не напоминает о том, что мы в тропиках. Тихие зеленые или желтые поля; синие дали; где-то далеко туманная пелена дождя уже минует перевал холмов. Все это утвердилось на века, в каком-то безумии неподвижности, подобно тому как вечны такие же синие пейзажи на некоторых картинах итальянских мастеров. И это Азия, с ее голодом, с ее неподвижностью, с ее религией смерти и волей к жизни, с ее силой. Азия — слово, звучащее в наших устах, как свисток металлургического завода, слово, разожженное и разгорающееся.
В Джокьякарте мы остаемся недолго. Серый многолюдный город расположился вокруг белого дворца султана. Я прошу врача-индонезийца проводить нас куда-нибудь к южному побережью.
Я грежу о путешествии в дождь, мечтаю заблудиться в этой затопленной дождем стране и открыть в ее теплом тумане, в ее тишине еще одну истину. Мне дана полная свобода для наблюдений. Почему бы ею не воспользоваться? Я говорю себе иногда, что истина всегда приходит последней. Мы пускаемся в путь и долго едем наугад. Дождь не перестает.
Дремота одолевает меня, наплывает сновидение… Я остерегаюсь связывать сон с действительностью и не решаюсь его толковать, тем не менее я видел сон. В моей жизни еще не было случая, когда я не мог бы убедиться в том, что сон неразрывно связан с действительностью, является ее продолжением, отзвуком, и что, засыпая, мы слышим, как в соседней комнате притаилось вечное эхо наших шагов. Сегодня я вижу тяжелый сон, словно на меня обрушилось неведомое горе. Я чувствую себя несчастным.
На следующий день мы продолжаем свой путь, то и дело останавливаясь, чтобы задать вопросы крестьянам. Похоже, что они лучше питаются, но их дети больны. И здесь малярия.
По приезде в город мы наносим визит немецкому врачу, возглавляющему здесь небольшую больницу. Индонезийское правительство вынуждено обращаться к иностранным врачам; это, как правило, немцы. Им предлагают довольно выгодные условия. Однако ограниченность средств не позволяет приглашать достаточное количество врачей со стороны: государство пока еще бедно. Экономические условия в стране таковы, что врачебная помощь должна предоставляться бесплатно. Только люди зажиточных классов — а это лишь незначительная часть населения — могут представить собой платную клиентуру для врачей. В этом заключается одна из серьезных проблем, встающих перед странами слабого экономического развития. Их население не приносит еще таких доходов, которые обеспечили бы содержание медицинского персонала. Более того, даже если бы Индонезия и располагала достаточными финансовыми возможностями для привлечения иностранных врачей, она столкнулась бы с другой проблемой: в развитых странах не нашлось бы необходимого резерва специалистов.
Принимающий нас немецкий врач — живой, даже несколько беспокойный, высокий молодой блондин с умным взглядом. Он один руководит больницей на двести коек. Электрического освещения в больнице нет. Сам врач спит на походной кровати. Собственно говоря, он почти не спит. На него одного приходится пятьсот тысяч жителей. Но люди приходят в больницу лишь в исключительных случаях, они привыкли приспосабливаться к своим болезням. Люди слишком бедны, их чересчур много на этой неплодородной земле. Следовало бы переселить часть из них на неосвоенные земли соседних островов или построить промышленные предприятия. Туберкулез и малярия — хозяева здешних мест. Обычные противомалярийные средства — например, пириметамин — часто оказываются бессильными.