Я стал безмолвен от удивления; и как старался познать тому причины, то вдруг увидел я одного едущего к нам на льве человека, который был такого же роста, как и жители нашей земли; на голове имел лавровый венец, который в мгновение ока превратился в дурацкий шлык, и изо льва его сделался осел. Он вынул из-за пазухи свернутую бумагу, которою, действуя вместо меча, ударял других и всех разгонял. Иные бегали по морю, как по твердой земле; иные летали по воздуху, иные проваливались в землю. Потом сошел он с своего осла и снял с него узду, отчего оба они исчезли.
Я, свободясь от страха, говорил Волатилию, что в сей планете, конечно, живут злые духи. На то ответствовал он, что из виденного нами и он ничего другого заключить не может. Мы хотели осмотреть дворец, однако увидели, что оный поднялся на воздух, отчего сделалось великое пламя и дым, что нас еще больше в нашем мнении подтвердило. Но, на все сие невзирая, вознамерились мы идти далее; однако один из наших носильщиков сказал нам, что в левой стороне видит он дом и мне подобных людей, которые к нам идут.
Мы положили дождаться их прибытия; и они, чрез четверть часа к нам пришед, говорили мне что-то, сколько я мог понять из их ухваток, весьма ласковым образом и, смотря на Каклогалян, весьма удивлялись. Я сам не менее удивлялся их пригожству и пристойному одеянию; но ни того, ни другого не могу описать точно. Словом, как Каклогалянам, так и мне самому казалось, что я такого же был рода, хотя несравненно гаже.
Сии люди не имеют ни телесного, ни душевного существа; но суть существо среднее. Они мне говорили на каком-то языке, которого я не разумел; однако голос и мягкость их выговора являли весьма приятное согласие. Я поклонился трижды и подал мою грамоту, которую принял от меня один из предстоящих, но киванием головы дал мне знать, что он ничего там написанного не разумеет. По сем Волатилио зачал с ними говорить; однако они только смотрели друг на друга с удивлением; и так, говоря уже с ними и по-Каклогалянски, хотел испытать, не будут ли они меня разуметь, когда с ними стану говорить на каком-нибудь Европейском языке; ибо я сверх моего природного языка говорил еще по-Гишпански и по-Французски. После всех зачал я говорить по-Аглински, и к великому моему удовольствию один из них отвечал мне на сем языке. Он спрашивал меня, не из того ли я света и как мог предпринять столь опасное путешествие. Я отвечал ему, что о всем его охотно уведомлю, прося его при том, чтобы он дал мне несколько времени на отдохновение, ибо виденные мною сперва лица такой страх вселили, что и по сих пор не могу от оного освободиться.
Между тем, как я сие говорил, вдруг прискакал ко мне один человек и хотел меня изрубить; однако сколь скоро Лунный обитатель махнул ему рукою, то он вдруг исчез. «Не опасайся ничего сей тени, — сказал он мне, — это души жителей вашего света, отделившиеся сном от своих телес и собравшиеся опять здесь; они в то краткое время, которое им здесь быть можно, подражают своим господствующим страстям и испытывают все то несчастье, которого они на земле страшатся. Посмотри, — сказал он, — там идет злодей на виселицу; и душа его ощущает такое мучение, как будто бы приговор действительно совершается. Любовь наша обязывает нас, видя таковые мнимые несчастья, прогонять души в их телеса, что делаем единым движением руки; после чего мучащийся во сне тотчас просыпается. Мы можем их и у себя удерживать посредством данной Лунным жителям силы; и как иногда весьма забавны бывают, то часто употребляем их к нашему увеселению, а сие-то самое есть причиною долгого их сна, который дня два, или три, а иногда и несколько недель продолжается, что кажется вашему свету толь удивительно. Души ваших нечистых во сне погруженных людей не возлетают никогда выше среднего неба. Но теперь уже время отвести вас в наше жилище, где к угощению вашему всевозможное приложено будет старание; но скажи нам, каким искусством выучил ты своих птиц говорить и где ты таких больших нашел?»
На то сказал я ему, что то разумные твари, и что теперь не допускает время рассказать ему их историю подробно. По сем представил он меня прочим Лунным жителям, и Каклогаляне по моей просьбе были очень хорошо приняты, хотя они и почитали их весьма презренными птицами. Волатилио удивлялся тому немало, ибо прежде и он почитал меня уродом. Когда шли мы к дому, то один из Селенитов (Лунных жителей) говорил мне на Гишпанском языке, с природным сему народу человеколюбием и важностью, так: