«Что тебе нравится…» Мысль меня поразила. Я сильно позавидовала. До этого я верила, что детям необходимо сделать операцию и стать взрослыми. Что только детям позволено любить или ненавидеть что — то.
Моё детство почти закончилось. И тут появился Кино и сказал, что так не должно быть.
«Что ты любишь больше всего?»
Так спросил Кино.
«Я люблю петь!»
Так я быстро ответила.
Кино улыбнулся мне.
«Я тоже люблю петь. Я часто пою во время путешествия».
И он начал петь. Это была быстрая песня, я не понимала слов, и он ужасно пел.
«Я не очень хорошо пою, правда?»
Так он сказал, закончив петь.
«Нет».
Я чистосердечно призналась и рассмеялась, поняв, что он и сам знает, насколько он плохой певец и моё признание не сделает ему больно.
Кино развеселился.
«Но, даже зная, что я плохо пою, мне нравится пытаться петь».
Я точно знала, что он чувствует. Я иногда пела, когда оставалась одна, и вокруг не было никого, кто мог бы меня услышать.
Тогда и я спела то, что мне нравилось. Это была медленная, но радостная, очень приятная песня. Я всё ещё довольно часто пою её.
Когда я закончила петь, Кино зааплодировал.
«Ты действительно здорово поёшь. Я удивлён. Может быть ты лучший певец, которого я слышал».
Смущённая, я поблагодарила его.
«Ты любишь петь, и ты хорошо поёшь, почему бы тебе не стать певицей?»
Так спросил Кино.
«Я не могу стать певицей».
«Почему?»
«Потому, что мои мама и папа не певцы».
Он пожал плечами так, словно хотел сказать, что не понимает, и я подумала, что будет лучше, если я объясню ему.
«Причина, по которой взрослые имеют детей, в том, что они хотят, чтобы кто — то унаследовал их занятие, правильно? Так всегда было. Это…»
«Традиция? Долг?»
Так подсказал Кино.
Я кивнула.
Кино сказал:
«Ясно… Значит такая ваша страна».
Его это очень расстроило, и он вернулся к лечению мотоцикла.
Несколько мгновений я смотрела на его затылок, затем спросила:
«В других местах это не так?»
Он оторвался от работы, а затем кивнул.
Я вернулась в свою комнату.
В тот вечер я лежала на кровати и думала. Я всегда верила, что лучшее — единственно правильное — это сделать операцию и стать взрослой. Теперь же я стала думать, а не является ли то, что происходит в нашей стране, несколько ненормальным. Что ненормально не делать то, что тебе нравится, всю оставшуюся жизнь, вместо этого занимаясь тем, что тебе ненавистно. И что хуже всего — не сметь даже сказать об этом.
Некоторое время я размышляла и, наконец, пришла к некоторому заключению. Я не хочу оставаться ребёнком навсегда, но если я и должна повзрослеть, то хочу сделать это сама. Я не хочу, чтобы меня принудили стать взрослой, как всех остальных. Даже если я нарушу порядок или выберу неправильное время — я хочу стать таким взрослым, каким я хочу — взрослым, похожим на Кино. И я хочу найти работу, в которой бы я разбиралась и которая бы, в тоже время, мне нравилась.
Я хочу оставаться собой.
Когда я проснулась на следующий день, на листке на стене было написано: «Последний день!». Я спустилась по лестнице и вышла во дворик перед гостиницей, где были мои родители. Им не разрешалось разговаривать со мной, но они могли отвечать, если я начинала разговор.
Я пересказала им всё, о чём думала в прошлую ночь и спросила:
«Я не хочу идти на операцию, чтобы стать взрослой. Есть другой способ стать взрослой? Чтобы я стала взрослой, но осталась собой?»
Я просто спросила, я не собиралась затевать ссору.
Но эти слова изменили мою судьбу. И судьбу Кино.
Мои родители отреагировали так, словно увидели ночной кошмар. Они посмотрели друг на друга — ужас отражался в их глазах.
Мой отец завизжал:
«Тупой ребёнок! Как ты можешь такое говорить? Ты мерзкая, мерзкая маленькая девчонка! Как ты осмелилась на такое… такое предательство?! Такое богохульство! Хочешь навсегда остаться ребёнком и никогда не стать взрослой?»
Затем он посмотрел на мать, и она продолжила — её слова били, словно плеть, ужас застыл в её глазах:
«Извинись, глупый ребёнок! Скажи, что ты извиняешься! Перед отцом! Передо мной! Перед деревней! Моли нас о прощении за свои дурацкие проказы! Обещай, что никогда больше не будешь говорить таких вещей, и тогда… тогда мы забудем обо всём, что случилось».
«Почему ты так неожиданно заговорила об этом? Кто научил тебя этим безумным идеям?»
Так кричал мой отец.
Я могла себе представить, почему они так реагируют — ведь никто из них до сих пор не сопротивлялся проведению операции. Они убедили себя, что операция — это прекрасно. Это был защитный механизм, оберегающий их душевное спокойствие.