Игорь Васильев
Путешествие Манихея
Евангелие от Лисы.
«Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию… лисици брешут на черленыя щиты».
(«Слово о пълку Игореве»)
«Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий…» Как-то сразу пришли на память эти строки. А теперь представьте, что повествование о роковых событиях неудачного похода новгород-северского князя на половцев излагается от лица лисицы. Нет-нет, не того персонажа русских сказок, где лиса со скалочкой и не Рейнарда из бестиарного «Изенгримуса». Речь ведется от имени лисы-оборотня, знакомого по новеллам Пу Сун Лина, Исикавы Дзюна и Елены Шварц.
Лисы. Пространство. Космос. Примерно так можно охарактеризовать тот настрой, который передается читателю после знакомства с новой книгой Игоря Васильева «Путешествие Манихея». Книги своеобычной и на первый взгляд непритязательной. Однако не покидает ощущение, что автор скользит по временны́м поверхностям истории в чужом и, я бы даже сказал, в чужеродном обличье. Он будто смотрит на калейдоскоп новостных и рекламных телезаставок к истраченным тленом летописям глубокой древности. И этот разлад, несоответствие двух планов, двух пластов «сегодня» и «вчера» Васильев пытается устранить инъекцией восточной философии.
«Миры растут и делятся, порождая друг друга. И все их обитатели хотят превратить темный океан в мутную воду каналов. Хотят наслаждаться искусственной рябью на глади бассейна». Это из миниатюры Васильева «Микрокосм». А вот взят уже другой тон, апеллирующий к самому Будде:
Разложи свою личность на дхармы.
И теки, и теки, и теки.
Ты и так колесованный кармой.
Так иди!
Или может, сиди.
Маска современности, кажется, прирастает к прошлому, когда автор будто подсмотрел «Сон Ивана III». Царь, еще не Грозный, не Четвертый, но уже в «огонь глядит». Характерно, что в этой исторической миниатюре Васильев вновь резко меняет стилистику (уже не псалмы да мантры, а былинный триллер). Поэт словно пытается запутать охотника, который идет по его следу:
Разгорелся тут костер ясным пламенем,
Негасимым пламенем, огнем радостным.
Глядит царь в огонь,
А дровишки в нем –
Все людишки наши российские.
И боярин тут, и холоп, юрод,
Деревенщина и посадские.
Аллюзии и реминисценции…В книге Васильева их целая заводь. Но здесь не просто скопления цитат, их акценты смещены. Иногда слишком контрастно и даже эпатажно, как, например, там, где «задницу де Сада ласково гладят холеные руки». Если у Блока «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», то у Васильева «Дождь. Свалка. Крик феникса». Здесь и посвящение Ницше, и Высоцкому, и Михаилу Кузьмину, и мандельштамовский перифраз «Мы как прежде живем, под собою не чуя страны. Наши вопли давно никому не нужны». Таков далеко не полный перечень «списка манихея», эдакий маршрут литературного путешествия, в которое отправляется автор новой книги. Ее можно было бы назвать своеобразным «Ноевым ковчегом», в котором разноголосьем звучат отголоски эпох, бушуют атавистические останки потока сознания знаменитых поэтов, писателей и их персонажей.
И, конечно, как тут без наших старых знакомых лисиц. Но волшебство они творят из-под палки: ведь «Вокруг давно одни свалки .И зайцев нет – всё коты». Или вот еще:
Где ты, лисичка, уснула? -
В какой-нибудь, видно, дыре.
Скривились в сладких посулах
Рыбьи губы в мутной воде.
Чувствуется, что эстетика японской поэзии наиболее близка Игорю Васильеву: сквозь смысловые лакуны любых его стихов нет-нет, да и проглянет хокку. Как выстрел в феникса. Для русского уха это порой необычно, но интригующе. Ткань стиха не всегда ровная, так это ж – проделки лисы-оборотня. Она опять так некстати сунула свой рыжий нос в фарфоровую емкость для туши.
За верность этой эстетики «дальней ориентальности» Игоря Васильева я бы назвал «камикадзе кубанской литературы». Его полет творческой фантазии не остановит никакое Мemento mori. Именно так называется его стихотворение:
Я живу у двери.
Здесь тружусь, отдыхаю…
Время знай всё идет.
И легонько толкает.
А дверь ждет -
Непременно войду.
Кстати есть у него у него и про камикадзе («Божественный ветер»)… Если начинается книга миниатюрой «Макрокосм», то заканчивается, как и положено, «Микрокосмом». От большого – к малому. Это, насколько помню, индуктивный метод познания (дедукцию оставим Шерлоку Холмсу).
«Утром он выполз из грязного подвала, где прятался от бомбардировки вместе с крысами… У него появилось чувство, что город выпотрошили и бросили на гигантской свалке. Среди остовов иногда копошились… Это были уже не люди. Копошились крабы. Перепуганные и озлобленные».