— Пошли ко мне.
Я помню, как в первый раз поняла, что это неизбежно. Все произошло у входа в закусочную на углу Двенадцатой и Университетской площади, ноябрьским днем две тысячи четвертого года. Ланч прошел во вполне дружеской обстановке, но в конце что-то изменилось. Теперь нам предстояло разойтись в разные стороны: я и так слишком долго отсутствовала дома.
— Я приду завтра. Обещаю. Сегодня никак не могу. Мне еще надо погулять с собакой. — Я слабо попыталась вырваться из кольца его рук, но они крепко сцепились у меня за спиной.
— Если не пойдешь, то через пять минут все равно передумаешь. Лучше пошли сейчас.
Я раскраснелась и тяжело дышала, и в общем-то все было уже ясно. Позже Д. говорил, что он просто точно угадал момент, что я взрослая женщина и меня надо было уговаривать, иначе я могла передумать, но на самом деле с того самого мгновения, как он поцеловал меня там, на углу, пока мы ждали зеленого сигнала светофора, он уже точно знал, что может совершенно спокойно, приложив к тому минимум усилий, привести меня в свою квартиру в Мюррей-Хилл. Он даже не пытался скрывать эту уверенность, она светилась у него в глазах.
На протяжении всей своей юности я всегда в критический момент сама решала, кого или чего я хочу, и всегда получала это. Джули-Паровой Каток. Так я получила мужа, так получила новую жизнь. Но сейчас кто-то хотел, брал и имел меня. И я была бессильна перед его уверенностью. И кайфовала от этого бессилия.
— Хорошо. Но только ненадолго. У меня всего час.
— Ну и хорошо. Пошли.
Он весь такой: ни капли неуверенности, ни намека на угрызения совести. Те два месяца, что Эрик не догадывался о нашем романе, Д. держался с ним совершенно непринужденно. Он охотно приходил к нам в дом, когда я приглашала его на обед, охотно обменивался со мной игривыми взглядами за спиной мужа и прижимал мою ногу под столом, охотно оставался у нас ночевать, если засиживался допоздна, спал на диване в гостиной и на рассвете успевал урвать кусочек торопливого секса, а утром, как ни в чем не бывало, сидел с нами за завтраком, с аппетитом ел яйца «бенедектин» и весело болтал со своей любовницей и ее ничего не подозревающим мужем. (Его любовница! Как я смаковала это слово, как наслаждалась, как перекатывала его во рту, подписывала им свои электронные письма — хотя не забывала забрать в иронические кавычки, — но произнести вслух решалась только шепотом и только самой себе.)
— Давай, приходи ко мне.
— Уже еду.
Наконец я делала что-то, чего должна была бы стыдиться, и впервые за очень долгое время не испытывала при этом ни малейшего чувства вины. Я упивалась своим бесстыдством. У меня был любовник.
— Ну, наконец-то. — Д. открыл мне дверь обнаженным.
— Приехала, как только смогла.
Он овладел мною еще в прихожей, прижав к стене, не позаботившись раздеть. Потом понес — а я, имейте в виду, отнюдь не миниатюрная девочка — к себе в комнату мимо дверей соседей, которых (мне очень хотелось в это верить) не было дома. Швырнул на кровать, опустился на колени, чтобы расстегнуть мои черные сапоги на шпильке. И удивленно поднял брови: ирония на его лице странным образом смешалась с неприкрытым желанием.
— Рррр-р.
— Не смотри! Эти дурацкие носки в клетку… — Носки Эрика, если честно.
— Я вот о чем. — Он показал пальцем на красную кожаную подкладку сапог. — Рррр-р.
Несколько часов спустя я на четвереньках ползала по ковру, собирая свое разбросанное белье, потерянный сапог, разорванные бусы. Он вдруг схватил меня за лодыжку и потянул обратно в кровать. Шлепнул по ягодицам, больно, потом несколько раз укусил, оставив по всему телу синяки, которые мне трудно будет скрыть, — черные, отчетливые, как отпечатки зубов акулы на доске для серфинга. Он уже все про меня понял.
Это было несложно. Я раскрывалась навстречу Д., как похотливый цветок. И в тот первый раз, когда он ударил меня по лицу, мои руки были связаны веревкой, которую я сама ему дала. И даже не сама пощечина и не боль, а торжествующий блеск в его глазах и абсолютная уверенность, что он правильно угадал, вдруг сделали меня другим, свободным человеком.
Теоретически я ведь вполне успешна. Но, как ни странно, все мои успехи не смогли дать мне того, что дал Д., когда с улыбкой избивал меня, — независимости, свободы, силы.
А теперь его нет, и оказалось, что та свобода была дана мне только на время. И грызущее чувство вины вернулось. Оно засело у меня внутри, и его уже не прогнать.
Эрик звонит еще раз, когда южнее Розендейла я сворачиваю с 213-й на извилистую дорогу в Рифтон.