* * *
Из внутренних покоев господин Первый министр вышел на галерею главного корпуса, словно пыльным мешком из-за угла пристукнутый, и прямо на Фая. Поглядел мимо, замогильным голосом сказал:
– Из Ман Мирара до особого распоряжения никому не выезжать, – и пошел дальше. По прямой линии, но слегка качаясь.
Фай догнал его, довольно бесцеремонно забежал наперед и остановил.
– Дин, что такое?
– Ничего такого. Помру скоро, – тяжело вздохнул Дин. – Плохо мне.
– Дин, ты обалдел, что ли? – испугался Фай.
Дин вытер лицо рукавом, отклонил Фая и пошел дальше. Шагов через десять вдруг остановился, обернулся и спросил:
– Слушай, Фай, у тебя слабительное есть?
Фай захлопал глазами.
– Есть… наверное…
Если бы господин Дин ответил: «Тогда пойди, съешь его, и тебе будет чем заняться, вместо того, чтоб морочить мне попусту голову», – Фай бы понял. Это была бы норма. Живой, настоящий Дин. Но Дин вместо этого сказал:
– Человеку моему дай, когда зайдет, а то я таких вещей дома не держу.
И Фай понял, что дальше говорить с ним бесполезно. Можно было гадать, что именно Дин проглотил: ключ от сейфа тайной канцелярии или большую государственную печать, но разговор сегодня с ним не получался ни в какую.
* * *
Вечером случился удивительно красивый закат, а утром удивительно красивый рассвет. Над океаном небо всегда бывает красивое, но разве у Первого министра есть время любоваться? Для этого нужно иметь незанятый делами вечер и бессонное утро.
Дин перебрал в памяти всех своих и чужих знакомых, близких и дальних, кто умер из-за сердца. Получался каждый третий, а Дин уже вынужден был признать, что он в том возрасте, когда счет ровесникам, опередившим его в очереди на тот свет, идет пополам с пребывающими на этом. Выходило, что этот умер, и этот умер, и тот тоже. Приходилось хоронить друзей по лицею, и бывших сослуживцев по Первой Префектуре и Царскому городу, сильных и молодых еще людей. И вообще, он, Дин, умереть должен, по-хорошему говоря, раньше государя, потому что Первого министра кладут с покойным государем в могилу живым. Так есть ли смысл что-то менять? Может, пусть будет все, как будет? Вот только бы сразу, долго не мучаться…
Но Дин, хоть так и думал, а лекарство, присланное Фаем, принял, и, сделав все, как велено, в середине утренней стражи голодный и с ледяным от беспокойства нутром стоял в государевых покоях. Верный Первый министр. Уж если он хвастался, что доверяет государю, надо было приводить дело в соответствие со словами. Проще говоря, ослушаться он не посмел.
Обе створки в белую спальню были приглашающе раскрыты. Там все устроено оказалось просто и красиво, хоть и не совсем обычно для спальни. Невысокая кровать без изголовий и балдахина, стены обиты белым шелком с мелким золотым рисунком, плотный парфенорский ковер на полу глушит шаги, нет зеркал, нет комодов и шкафов, тяжелые шторы на золотых кистях-подхватах разведены наполовину. За окном витая решетка балкона обросла трехцветным плющом. Рядом с кроватью тумбочка, на ней уже знакомая книжечка, «леденцы», блюдечко с похожей на рыбий клей пакостью и еще несколько незнакомых и, вроде бы, неопасных на вид предметов, но кто знает… У Дина предательски громко заскулил желудок.
Никого постороннего Дин в покоях опять не разглядел. Государь был сух и лаконичен, и лицо почти спокойное, только в углах рта залегла какая-то тень. Правда, он опять ходил босиком. Он принес Дину обещанную чашку, но не с водой. В чашке густо переливалась жидкость с металлическим отблеском. Такими на вид бывают либо яды, либо противоядия, подумал Дин. Но вкус у жидкости оказался приятный, кисло-сладкий. Потом государь велел Дину разуться, раздеться, лечь и укрыться простыней, как в покойницкой под префектурой. Сам он пошел в зеленую спальню, и по тому, как осторожно он открывает и закрывает дверь, можно было понять, что там, все-таки, кто-то спит. Дин снял с себя половину одежды, отпил из чашки, и остановился. Его откровенно мутило от страха. На перепутье между своими желаниями и приказами государя он застрял беспомощно, но всерьез, как осел на льду. Когда государь вернулся, Дин сидел на кровати в исподнем с чашкой в руке и глупо стучал зубами о фарфоровый край
– Не могу. Я боюсь боли, – сознался он. – Мне бы лучше уйти.
Государь нервно поджал губы. Сейчас он надо мной посмеется и прогонит, подумал Дин. Аджаннар отнял у него недопитую чашку.