Глава третья
1
«Там где непройдет ледокол, «Щелья» пройдет как «Летучий голландец»… — так начиналась телеграмма, которую я отправил в редакцию «Правды Севера» из Тобседы. Есть такая морская примета: весной лед земли боится.
В тундре тает снег. Припай — неподвижный лед, примерзший к берегу, окатывается талыми водами, под таивает, постепенно распадается. Его раскачивают при ливы и отливы, южные ветры отжимают от берега. Образуется узкая прибрежная полоса воды, по ней в основном и продвигались на восток поморские ватаги. Когда под влиянием ветров и течений льды надвигаются на берег массивные глыбы, айсберги, не доходя до него останавливаются на мелководье, упираются основанием в дно становятся на якорь. Во время прилива небольшое судно может пройти между нагромождениями тяжелых льдов и берегом. Мелкие плавучие льдины для нас не помеха- мы их растолкаем багром, шестами. В этом случае чем больше тяжелых льдов, тем лучше: они будут прикрывать нас от «разбойных» штормовых ветров. Буторин учитывал все это. Он говорил мне еще в Архангельске:
— Нас может останавливать, задерживать припай. Пока он не распадется, ходу нам не будет. Что ж, будем ждать.
В районе Тобседы припайный лед уже распался. Шторм утих, ветер неблагоприятный, северо–западный, три–четыре балла. Море еще не успокоилось, волна большая. Смотрим на карту… Сейчас Буторин примет решение — сниматься с якоря или нет. Но в том, что капитан «Щельи» не допустит серьезного просчета, выберет из всех возможных вариантов наилучший, я не сомневаюсь. Не будь у меня этого неколебимого убеждения, я сидел бы сейчас в своей квартире в Архангельске, а не в каюте «Щельи». Склоняясь над картой, Буторин знает, что «его экипаж», очень мало смыслящий в навигации, готов идти «встречь солнцу» напролом, только бы не стоять на месте. А нам предлагают вернуться в Архангельск!
Там, в Тобседе, у меня появилось ощущение, что «Щелью» окружают тени русских поморов, бесстрашных «мореходцев». Им не всегда удавалось пройти по «мангазейскому ходу» за одну навигацию, в отдельные неблагоприятные годы они зимовали в пути. Экипажи гибли от холода и цинги, суда пропадали без вести.
Теоретически и «Щелья» могла встретить неодолимую для нее в течение круглого года ледовую преграду, но где–то гораздо восточнее, за Печорской губой, может быть, в Карском море. Зимовать мы не собирались, в случае неудачи вернулись бы в Архангельск. Но если бы мы из Тобседы повернули обратно, нас бы преследовал беззвучный язвительный смех древних поморов.
Выходим наконец из Тобседы.
Среди плавучих льдов Буторин чувствует себя как дома. Он словно взвешивает взглядом каждую льдину. «Щелья» в его руках превращается в маленький ледокол: иногда, не сбавляя хода, он бросает ее на стык между двумя льдинами, и она со скрежетом протискивается из одного разводья в другое. Ледяное поле еще за горизонтом, а Буторин уже видит его, по отсветам на облаках определяет ледовую обстановку.
Когда мне приходится вести «Щелью», обхожу с «запасом» каждую льдину, даже маленькую. Впереди — участок сплошного льда, его можно обойти слева и справа. Но как в сказке: пойдешь направо, под берег — налетишь на мель, налево — угодишь в ловушку. Только у сказочного витязя было преимущество: он мог стоять на распутье и раздумывать сколько угодно, а тут каждая секунда на счету…
— Дмитрий Андреевич!
Он поднимает голову, взмахом руки указывает, куда сворачивать. И, конечно, не ошибается.
В течение суток я сделал в своем путевом дневнике такие записи:
«16‑е июня. 21.30. Вышли из Тобседы. Грубый, порывистый ветер. Плавучие редкие льды. Небо закрыто одним бесконечным беспросветно–серым, низким облаком. Не верится, что весна. Буторин говорит, что если придется туго, укроемся в устье реки Песчанки, до нее сорок километров, или вернемся в Тобседу. У «Щельи» нет заднего хода, хорошо бы не было его и в переносном смысле.
17‑е июня. 2.00. Поравнялись с устьем Песчанки. Посмотрел в бинокль–жуть. На отмель накатываются водяные горы. Буторин: «Соваться в это пекло да еще на малой воде не стоит. Пойдем дальше до Ходоварихи».
Еще на тридцать километров будем ближе к цели.
Льды отошли с отливом, бежим по волнам.
5.00. Прошли мимо поселка Ходовариха. Та же картина, к берегу не подступиться.
8.00. Остановились у самого края мыса Русский Заворот.
Завернуть за него не удалось: «Щелья» уперлась в матерые, неподвижные льды, покрытые жестким кристаллическим снегом, будто посыпанные крупной солью. Смотреть на них неприятно, так и хочется отвернуться. Неспроста поморы называли такие льды «мертвыми». Здесь кончается отороченный рифами Тиманский берег. За мысом — Печорская губа. Данные ледовой авиаразведки подтвердились. В северной части губы — архипелаг песчаных островов, Гуляевские кошки. В углу карты помещены примечания, в них сказано, что местоположение большинства кошек является приближенным. Буторин объяснил, что штормы пересыпают их, перегоняют с места на место. Островки не спеша прогуливаются, потому их так и назвали. Те из них, которые можно разглядеть в бинокль, сейчас закованы в ледяную броню, отдыхают. Ветер утих. Буторин осматривается. Размышляет. Укрыться здесь негде. Неужели вернуться в Тобседу? Обидно.
Пьем чай. «Попробуем обогнуть эти льды с севера, — говорит Буторин. — Там разводья».
10.00. Шли на северо–восток вдоль ледяной кромки. Увидели широкую трещину, свернули в нее. Попали в тупик, вернулись.
Снова идем на восток, берегов не видно. На скамью рядом с мачтой поставили компас.
12 00 Выглянуло солнце. Кромка повернула на восток, мы тоже. Подняли паруса. Появились разводья. К югу от нас–устье Печоры, это она растолкала льды. 14 00 Причалили к самой большой кошке, вышли на берег. Кончились дрова, подобрали несколько тонких сухих бревен.
Глинистая поверхность изрезана ручьями. На возвышенных местах гнезда чаек, в каждом по три яйца. Ручьи мутные, извилистые. Так, наверно, выглядела поверхность земли после отступления ледника. Ни одной травинки. Спешим, скоро начнется отлив, «Щелья» может обсохнуть.
По широкой полосе воды идем на юго–восток.
18.00. Лавируя между льдинами, продвигаемся в том же направлении. В бинокль виден маяк на мысе Горелка.
22.00. Подошли к кромке припая, занесли якорь на лед.
Напротив нас — поселок Алексеевка, устье одноименной речки. В бинокль видны приземистые дома. Ширина припая километров пять.
Печорскую губу мы прошли за одни сутки! Пьем свой отменный чай. Надо пополнить запас бензина и масла. Буторин говорит, что одному из нас придется, наверно, идти завтра в поселок через припай за горючим.
За сутки мы прошли более двухсот километров. Ложимся спать».
Буторин разбудил меня в два часа ночи. Нас относит в море вместе с большой льдиной — пока спали, часть припая откололась. Дует слабый юго–восточный ветер, моросит дождь.
На восток от нас — поселок Черная, на запад — Дресвянка. Оба в устьях рек.
— До Варандея нам бензина хватит, — говорит Буторин. — Я беспокоюсь, вдруг там нет подхода. Будем болтаться в море без горючего. Черная–сильная река, может быть, пробила припай. Пойдем туда.
Дождь кончился. От берега волнами катится туман. Отцепились от льдины, малым ходом двинулись на восток. Похоже, мы обогнали весну. Припай еще не распался, «Щелье» положено идти между ним и берегом, а она оказалась в открытом море. Льды со всех сторон. Ветер сырой, пронизывающий. Мерзну, но в каюту залезать не хочется, пытаюсь в бинокль разглядеть устье Черной. Видимость плохая.
Утром туман рассеялся, и мы увидели пятикилометровую «зеленую улицу» — река пробила широкую полосу через припай. Вдали — поселок. Обрадовались и… сели на мель в самом устье реки. Справа на отмели — перевернутая вверх дном самоходная баржа. Где проходит фарватер, неизвестно, никаких навигационных знаков. Отталкиваемся шестами, тычемся туда–сюда, везде мелко. Мучаемся часа два. Согрелись.