Выбрать главу

Беру красноголового самца на мушку. Выстрел–обе утки, раскинув крылья, по течению плывут к «Щелье». — Учись, Дмитрий Андреевич! Буторин смеется:

— Целимся в одну, убиваем две. Эти утки породы «свизь». В детстве я специально на них охотился — моя бабушка все просила: «Ты бы, внучек, принес уточку свизь, хорошо бы ее съись».

Я не охотник, за всю жизнь брал в руки ружье несколько раз и от удачных выстрелов не испытывал никакой радости. Охота ради охоты, по–моему, жестокая забава. Человеку дано природой высшее право убивать птиц и животных, но нельзя злоупотреблять этим правом. Подсчитано, что за последнюю тысячу лет на Земле полностью уничтожено более ста видов млекопитающих. Под угрозой полного истребления — белый медведь, синий кит, аргентинский олень, дымчатый леопард и многие другие животные, украшающие земной шар, десятки видов птиц, в том числе и лебедь. И пусть как угодно возмущаются охотники–любители, но я убежден, что время их кончилось. Они должны быть обезоружены — чем скорее, тем лучше.

Сухая, жаркая погода. Уровень воды в Мутной падает.

Время от времени мы выходим на берег, поднимаемся на возвышенности. На десятки километров — никаких признаков жилья. Только на третьи сутки, днем 26 июля, увидели вдали два чума. «Щелья» приближалась к ним, как пьяная, зигзагами. Подошли в полночь. Стоящие на пригорке, вписанные в розовое небо чумы кажутся мне сказочными княжескими шатрами. У берегов поставлены сети, в одной из них, у верхнего подбора, ворочается крупная рыба. Ложимся спать.

Утром через заросли кустарника идем к чумам, до них с километр. На лужайке две ненки сшивают оленьи шкуры. На приветствие не ответили, глянули мельком и снова занялись своим делом. Между чумами на шестах вялится рыба, узкие полоски янтарного мяса висят гирляндами.

— А вот и хозяин! — обрадовался Буторин, увидев пожилого ненца, вышедшего из чума. — Здравствуй, кто у вас хорошо говорит по–русски?

Ненец молча пожимает руки. Смотрит мимо нас лицо бесстрастное, как тундра.

__Мы хотели спросить, далеко ли до озера Ней — То, —.

говорю я, прерывая неловкое молчание. — Идем туда по реке на катере.

Из чума вышел мальчик лет десяти, в пимах и малице, ясноглазый, серьезный, и дело пошло на лад. Зовут его Коля Окотеттэ, перешел в четвертый класс. До озера далеко, они с отцом там не бывали.

Подошел старик ненец, тоже в малице, поздоровался, с минуту послушал наш разговор и, махнув руками — хватит, мол, болтать, — сказал два слова, которые знает каждый житель тундры:

— Чай пить!..

Располагаемся на шкурах, едим соленую и вареную рыбу, пьем из чашек душистый чай с сухарями. Показываю старику карту, прошу начертить на обороте, как расположены озера на нашем пути. Он, видимо, знает эти места, уверенно начертил три озера, соединил протоками.

— Ней — То! — громко сказал он, обведя их пальцем. Правее нарисовал еще одно большое озеро. — Ямбу — То! — Между ними поместил маленькое озеро. — Луци–хамо–То!

Картина проясняется. По его словам, расстояние между озерами Ней — То и Ямбу–то небольшое. Приглашаем рыбаков на «Щелью». Коля говорит, что они приедут на лодках.

Разводим костер на берегу, готовим обед. Рыбаки прибыли на двух узких лодочках, перебрали сети. Улов хорош–крупные, похожие на поросят щокуры, муксуны, несколько щук и налимов. А сети так себе, старые, дырявые, без режи, в наших европейских реках такими за лето на уху не поймаешь.

Гости с удовольствием едят наш суп. Калорий в нем тьма: в небольшом ведре сварили трех гусей. Бульон получился чересчур крепким, жирным, приторным, он был почти черного цвета, но с помощью вермишели, картошки, лука, лаврового листа и перца я его облагородил и для верности разбавил кипятком.

Прощаясь, мы подарили Коле несколько банок сгущенного молока, а рыбаки нам–двух щокуров, килограмма по три каждый.

— До свиданья!

— Лакомбой!..

Чумы скрылись за холмами, но поздно ночью мы снова увидели их. По прямой ушли недалеко. Ну и речка!

Остановились у подножия горы, усыпанной цветами. На вершине видны нарты, груда оленьих рогов. Это старинное ненецкое захоронение, мы их уже встречали не раз. Я взял бинокль и поднялся по крутому склону, по пути набрал букет незабудок для «Щельи».

Озера не видно, тундра пустынна и светла. Обошел могилу кругом. В груде переплетенных белесых рогов установлены два идола, вытесанные из дерева. С одной стороны — обрыв, видны древние слои оленьих рогов, спрессованные временем.

Подумал, не взять ли одного идола на память, но решил, что это было бы кощунством. Кто здесь похоронен — глава рода, великий воин, шаман?.. Постоял над вечным покоем, положил между идолами незабудки.

Когда я вернулся, Буторин укладывался спать.

— Ненцам полезнее жить в чумах и кочевать по тундре круглый год, — убежденно сказал он. — Видел, какие дети в чумах? Крепкие, свежие, щеки как спелая морошка.

— Детям надо учиться, без баз оседлости не обойтись, — ответил я.

Но доля правды в рассуждениях Буторина есть. Некоторые ненцы живут в домах, а обед готовят в чуме, говорят, вкуснее. Разве не так? Приготовьте уху на костре и на кухне, сравните. А уха, которую подают в столовых и ресторанах, на самом деле не уха, а горячая вода, пахнущая рыбой. Ненецкие ребятишки иногда в начале весны, после полярной ночи, убегают из поселков в тундру, к родителям–оленеводам…

Я думаю о Коле Окотеттэ. Юный переводчик нас выручил. Если бы не он, пришлось бы нам объясняться с рыбаками при помощи мимики и жестов. Словно какая–то сила отбросила бы нас в доисторическую эпоху.

3

Озеро Ней — То открылось неожиданно за высоким угором, величаво–раздольное, с обрывистыми пятнистыми берегами, уходящее за горизонт.

Мы остановились в омуте за песчаным мысом у самого истока Мутной реки. Измеряя глубину у берега, Буторин опустил в воду шест, и он заходил у него в руках, вокруг заплескалась рыба.

— Смотри, как тычутся! — рассмеялся Буторин. — Сила!

Здесь побывала какая–то экспедиция: на площадке, метрах в десяти от берега, были разбросаны пустые ящики, деревянные брусья, доски, консервные банки, батареи от рации, мотки проволоки, металлические стержни, лопата, кирка, брезентовые рукавицы и другое барахло. На шесте, воткнутом в песок, был укреплен термометр, он показывал 26 градусов тепла. Мы обошли площадку. По обрывкам газет, остаткам костра мы определили, что эта экспедиция работала летом прошлого года. С тех пор на мысу никто не был: местные жители подобрали бы доски, брусья, ящики — это дефицитный материал в здешних местах, на берегах Мутной реки мы не видели ни одной щепки.

— Кинем невод, — предложил Буторин. — Любопытно, что тут за рыба.

Мы выволокли на песок с полтонны налимов. Самые крупные–килограммов по шесть.

Пыжик подошел с опаской, посмотрел на усатых чудовищ и угрожающе залаял. Одного налима — в сторону, для ухи, остальных — обратно в омут.

Я поднялся с биноклем на обрыв, осмотрелся. Озеро как на ладони. Оно почти круглое, противоположный берег низменный, там должна быть протока, но ее не видно.

Пока варилась уха, Буторин вытесал памятный знак, приготовился вырезать ножом надпись.

— Что напишем?

— «Щелья», Архангельск, дата, — предложил я. — Не совсем понятно, — ответил он и вырезал: «Щелья» из Архангельска на ост. 28‑го июля 1967 г.».

Прибив к основанию знака поперечную перекладину, мы вкопали его в землю на вершине небольшого холма, усеянного белыми ромашками и незабудками, напротив истока Морды — Яхи — Мутной реки.

Проверив, прочно ли стоит знак, Буторин усмехнулся.

— Лет сто простоит, нам больше не надо…

Поужинали, досыта накормили Пыжика жирной налимьей печенью и, пользуясь попутным ветерком, под парусами прошли в дальний конец озера. Метрах в пятидесяти от берега «Щелья» уперлась в песчаную мель. Выручила «Щельянка» — перевалили на нее часть груза, продвинулись немного на шестах, потом сошли в воду и, взявшись за уключины, потащили «Щелью» волоком. Всю ночь и следующий день маялись на отмелях, потеряли им счет. Стали на якорь в восточной части третьего озера.