В час ночи 23 мая мы подняли государственный флаг СССР вышли в Белое море.
Глава вторая
1
С приливом мы подошли к порту Каменка, стали на якорь у лесобиржи, на «Щельянке» переправились на берег. Сестра Буторина Августа работает здесь, на бирже. Разыскнвая ее, мы прошли километров пять вдоль высоких штабелей желтых, будто пропитанных медом досок, от которых веяло лесной свежестью.
Пообедали, втроем отправились к «Щепье». Когда спустилтись к реке, к Августе подбежала лайка. — Ваша собака? — спросил я.
Нет, ничья. Крутится возле нашего дома, я ее кормлю.
— Такая красавица и ничья. Как ее зовут?
— Я зову Пыжиком. У нас много таких, бездомных Разговаривая с Августой, я заметил, что Буторин роется в карманах, догадался — ищет какую–нибудь веревочку.
— Мы этого Пыжика заберем. — сказал он. прилаживая поводок к шее лайки.
— Забирайте. Вам веселее с ним будет.
Еще в Архангельске я говорил Буторину, что хорошо бы взять с собой собаку. Он мне сказал, что найдем в пути. Вот и нашли. Я поблагодарил Августу за подарок и обратился к Пыжику.
— Хватит тебе прозябать в поселке, стружки нюхать. Не пожалеешь, что попал на «Щелью». Тебя ждут удивительные приключения. Все собаки Каменки будут тебе завидовать. Увидишь тундру, белых медведей, песцов, куропаток, гусей. Вернешься сюда, будет о чем вспоминать. В «Правде Севера» про тебя напишут. Я вас сейчас сфотографирую…
Раньше я фотографией никогда не занимался. Но за несколько дней до выхода из Архангельска один приятель вручил мне «ФЭД‑2», дал кое–какие инструкции. я обещал высылать в «Правду Севера» пленки и… начал щелкать. Всего я выслал три непроявленные пленки, но ни одного снимка не получилось — сплошная «темная ночь». Об этом я узнал позднее. А в тот солнечный, ветреный день был уверен, что делаю чудесный снимок: на сером струящемся фоне Мезени — Буторин в светлом плаще, с прищуренными глазами, его сестра, такая же рослая, румяная. Пыжик, безмятежно развалившийся на траве у их ног, и «Щелья», взлетающая на волну, легкая, изящная, с беленькими буквами по черному борту…
Мы вышли с началом отлива при встречном ветре, рассчитывая за шесть часов дойти до устья реки Семжи. укрыться там и переждать прилив.
Из–за мощных приливно–отливных течений поморы называли Белое море «дышащим». На «вдох» и «выдох» — прилив и отлив — уходит двенадцать часов. Против ветра и приливного течения наш мотор не потянет, «Щелья» будет стоять на месте.
Ночью налетел шторм, море побелело. Ветер северный, ледяные волны бьют в лоб. Когда «Щелья» всплывает на гребень, от ее широких скул разлетаются брызги, клочья пены.
Злой, порывистый ветер грубо мнет водяные бугры, вокруг нас толчея, хаос. В бинокль видно, как буруны, разъярясь на отмели, долбят берег. Лучше, чем поморы, не скажешь — страшенная красота. Пыжика укачало, он вытянулся пластом на ящике у правого борта под опрокинутой «Щельянкой», глаза полны печали и. как мне кажется, упрека. Наверно, думает: «Обещали райскую жизнь, гусей, куропаток. Обманщики».
— Плохой из тебя мореход. Пыжик, — ворчит Буторин. — Придется обменять тебя на другого пса.
— Привыкнет, — говорю я. — Сколько баллов Дмитрий Андреевич?
— Шесть–семь…
Вот она, маленькая по сравнению с океаном, колыбель полярного мореплавания. Белое море. За крутой нрав поморы прозвали его, как и Баренцево, разбойным морем.
Но оно стало для них родным, потому что кормило круглый год. На льдинах — миллионы тюленей, на островах — лежбища моржей. А сколько рыбы — семги, трески, сельди, палтуса, камбалы… Хватило на тысячу
лет и еще осталось. В Белом море есть названия островов- Моржовец, Моржовый.
На беломорское стадо гренландского тюленя промысел сейчас прекращен.
«Щелья» легко скользила по склонам водяных холмов, словно сливалась с ними. Ее длина — шесть метров, ширина — два. Такое соотношение, три к одному, было у всех без исключения поморских судов. Осадка шестьдесят сантиметров, без груза — двадцать пять.
Запас бензина‑270 литров, примерно на пятьсот километров пути.
Карбасы, ходившие в старину по северным морям, были больших размеров. Команду возглавлял обычно хозяин судна, его называли кормщиком, или карбасником. На таком маленьком судне, как наше, да еще вдвоем, поморы в Мангазею, конечно, не ходили.
Но у них не было моторов, не было на пути полярных станций и поселков.
На малом судне, как и на большом, должно быть все необходимое для успешного плавания, поэтому на «Щелье» было тесновато. Вся кормовая часть загромождена бидонами и канистрами разных размеров. Там же — запасной мотор. Вдоль правого борта — узкий ящик, в нем невод, сети, часть инструмента, картошка. Над ним нависает «Щельянка», она установлена кормой вперед, опирается на мачту. Вдоль бортов уложены свернутые паруса, три пары весел, шесты, багор. Под скамейкой возле мачты–запас дров, короткие кругляши. Вровень со скамейкой установлен большой ящик с инструментами и запасными частями. От носа до мачты натянут брезент–это наша каюта. Под брезентом клеенка. По бокам–узкие раздвижные койки, сделанные из кусков капронового трала. Два иллюминатора, по одному с каждой стороны каюты, в носовой части — треугольное окошечко. Под койками — оружие, чемоданы, посуда. Посредине–печка из листового железа.
Когда топится печь, в каюте жарко. Чуть приподнимешь дверцу — пламя гудит, печь раскаляется докрасна, можно вскипятить чайник, приготовить обед. Закроешь дверцу наглухо–дрова тлеют, одного–двух кругляшей лиственницы хватает на пять–шесть часов. От радиатора к каюте движется поток нагретого воздуха, между мотором и мачтой — зона микроклимата.
Спасательное средство одно — «Щельянка». За несколько секунд мы можем столкнуть ее на воду. Весит она сорок килограммов, можно унести на плече, на волне устойчива, но к ней надо приспособиться. Конструкцию этой лодочки Буторин выработал сам, когда жил на зимовьях «Щельянка» необходима нам для рыбалки, разведки, связи с берегом. Когда «Щелья» стоит на якоре, при необходимости в нее можно переложить часть груза.
Нас спрашивали: почему не взяли с собой рацию? А зачем, Сигнал бедствия мы подавать не собирались. Пользоваться рацией не умели, курсы радистов проходить было некогда. В некоторых газетных заметках, посвященных нашему путешествию, говорилось что мы хотели приблизить условия плавания на «Щелье» к тем, какие были у древних поморов, потому и не взяли рацию. Это неверно, даже в мыслях у нас не было ничего подобного. Два двигателя, винтовки, капроновые сети и невод — хороша «древность». И судно поморского типа мы не искали специально, нам просто повезло.
Запаса спиртных напитков на «Щелье» не было. Взяли двухлитровую алюминиевую флягу, рассчитывая в пути наполнить ее спиртом, но так и не наполнили, хотя такая возможность, конечно, была. Зато какой чай был на «Щелье»! О нем речь впереди.
Буторин хорошо разбирается в навигации, у него большой опыт, есть диплом судоводителя до двухсот регистровых тонн.
Вахту мы несли вдвоем, расписания не было: можно идти вперед — идем сутками, нельзя — отдыхаем. Буторин был одновременно капитаном, штурманом, мотористом и матросом, а я не очень квалифицированным его помощником. Иногда, вконец измучившись, он передавал мне руль и, не раздеваясь, ложился спать. Всегда наказывал:
— Разбуди через час.
Я не будил его. Он ложился отдохнуть только в хорошую погоду и на сравнительно безопасных участках, мне хотелось, чтобы он поспал подольше. Но ровно через час или раньше он вылезал из каюты. Я готовил еду, чай, вычерпывал воду, следил, чтобы у Буторина в любую минуту были под рукой компас, очки, карта, бинокль, боевая винтовка, «Белка». Урывками я делал записи в своем дневнике, обычно на остановках.
Навстречу шторму мы шли три часа и стали на якорь в устье Семжи. Сходили на гидрометеостанцию синоптики сказали нам, что сила ветра — шесть баллов, порывами до семи, что хуже не будет. На улице поселка мы увидели высокий крест из лиственницы м неразборчивыми надписями. Такие кресты служили поморам навигационными знаками, они строго ориентированы по солнцу.