Выбрать главу

Возрождение из пепла

Эйнора и Кутас удобно расположились на уютной лужайке, откуда был хорошо виден облепленный жуками трап «Серебряной птицы».

— Кадрилис! — окликнул Кутас. — Дружище!

Изнутри не донеслось ни слова, ни шороха. Стены корабля вообще не пропускали никаких звуков. А жуки лишь подозрительно пошевелили клешнями и снова успокоились. Кутас, который знал горячий нрав Кадрилиса, не был уверен, что тот выдержит долго один взаперти. Но в любом случае им не оставалось ничего иного — только ждать: или возвращения разведчиков, или очередной придумки смекалистого командира.

Прислонившись к кочке, они наслаждались ласковым осенним деньком и запахом травы, который напоминал им о покинутой далёкой родине.

— Ой! — вырвалось у Эйноры, которая неосторожно притронулась к ужаленной жуками руке.

— Хочешь, я отдам тебе ещё кусочек бинта? — предложил Кутас. — У меня ожоги почти зажили, бери!

— Спасибо, не нужно, — отказалась Эйнора. — Солнце и воздух тоже лечат.

— Ну, раз так, — попросил щенок, — развяжи мне всё это.

Эйнора стала осторожно разматывать бинт с его лап, а Кутас заговорил снова:

— Мне пришло в голову…

— Как обычно, — улыбнулась Эйнора.

— Ну да, мне и Кадрилис сказал, — вспомнил Кутас, — чтобы я так не говорил, но я всё время забываю и повторяю эти слова… — И он с виноватым видом сдёрнул пластырь с мордочки. — Я не должен так говорить…

— Ты должен так говорить! — повелительным тоном приказала Эйнора. — Пойми, ты не можешь не говорить эту фразу, как Твинас не может не сосать свою трубку, как Лягария не может не смотреть трезво, как Кадрилис не может сгоряча не пускаться вскачь…

Кутас долго следил за тем, как тонкие пальчики Эйноры разматывают и сматывают бинт, и под конец выложил начистоту:

— Ты же не знаешь, но это Твинас стащил твою перчатку у Лягарии, чтобы у неё не осталось веще… ственного доказательства.

Эйнора прекратила своё занятие.

— Вот как?

— Знаешь, — с самым серьёзным видом повернул к ней мордочку Кутас, — Твинас хоть и полноват и мешковат, зато он такой благородный, другого такого днём с огнём не сыщешь! Он твою украденную у лягушки перчатку таскал в шлёпанце, потому так тяжело и ко… ковылял. Я всё нюхом чую, вот!

— Да, нюх у тебя хоть куда, даром что без фасолины, — улыбнулась кукла.

— Ох, Эйнора! — оцепенел от восторга щенок. — Если б ты только знала, какая ты красивая, когда улыбаешься! Ни на одной картинке такую не увидишь!

— А на что мне эта красота, — горестно поджала губы Эйнора. — От неё одни несчастья.

— Не говори так, — укоризненно глянул на неё щенок из-под седых бровей. — Ты ещё не знаешь, что такое настоящее несчастье.

— Прости меня, Кутас, — прошептала Эйнора и ласково погладила щенка здоровой рукой по голове.

— И ещё, знаешь, — добавил Кутас, глядя на дверь «Серебряной птицы», — Твинас хоть и полноват и мешковат, но за тебя готов отдать всё на свете, даже свою единственную ногу… А пилот ради тебя не пожалел бы и единственной руки, так и знай!

У Эйноры задрожали пальцы, и моток упал на землю.

— Ты так считаешь? — тихо спросила она.

— И считаю, и знаю! — заверил её щенок.

Эйнора помотала головой и снова стала перематывать бинт. И всё же ее ресницы так тревожно вздрагивали, что казалось, они вот-вот поднимутся и на Кутаса взглянут глаза цвета незабудок.

— Нет, нет, — громко сказала она, будто возражая сама себе. — Ты, Кутас, не всё знаешь… не всё.

Они замолчали и стали прислушиваться, не раздадутся ли шаги возвращающихся разведчиков.

— Ну и длиннющий бинт, — удивился Кутас, не видя его конца.

— Да… тянется и тянется, совсем как стебель цветка, который спас Кадрилиса, — сказала Эйнора.

— Ну, ты как скажешь… — протянул Кутас. — Мне бы и в голову не пришло.

— А у меня зато из головы всё не выходит цветок, который нас пленил, — призналась Эйнора. — Стоит как живой перед глазами, снится по ночам. Пожалуй, на незабудку похож, только намного больше.

— Брр! — щенка даже передёрнуло. — И вспоминать об этих цветах не хочу! Жестокие, хищные, прямо крокодилы какие-то! Стоит только про вазу вспомнить — и мороз по коже!

— И всё-таки, Кутас, — продолжала Эйнора, — а тебе, случайно, не пришло в голову, что они проделали с нами то, что кто-то проделывал с ними? — Эйнора отложила в сторону смотанный бинт и приступила ко второй лапе. — Помню, на лужайке нашего детского сада каждую весну расцветали одуванчики. Как доверчиво они тянулись своими золотистыми пышными головками к солнышку, чтобы оно погладило их своей тёплой лучистой ладонью… И вдруг на лужайку высыпали детишки и, отталкивая друг друга, принимались обрывать эти доверчивые головки… Сколько раз я видела, как из надломленных стеблей сочилась белая густая жидкость, от которой пальцы ребят становились бурыми. Но тогда я ещё ничего не понимала. А поняла лишь тогда, Кутас, когда ослепла, когда стала слушать сердцем. Тогда я и услышала плач сорванных одуванчиков — от него дрожал воздух, содрогались солнечные лучи, обмирала трава… И ещё, уже ослепнув, я услышала, как умирал в вазе с водой цветок. Он стоял на столе в детском саду. Дети ели суп, звякали ложками, капризничали. А цветок всхлипывал…