-- Вот тебе "поэтому", ублюдок,-- рявкнули архангелы разом и так саданули бедного мусульманина по темени, что он размельчился на мириады частиц и разлетелся по всем семи континентам.
Но божьи ангелы снова собрали все эти крошки в одно целое. Сверху не то донесся голос, не то брызнул свет, и бедный мусульманин вновь принял прежний облик. Мункар и Накир повторили вопрос. На этот раз оживший мусульманин только бормотал "Каюсь! Пощадите!", в том же ритме и на такой же траурный мотив, как муэдзин Каабатуллаха тянул свое "Аллах велик".
От нестерпимой жары и острого запаха пота впритирку сидящих друг к другу людей дышать было трудно. Кааба-туллах от пола и до шпилей минаретов выложен мрамором. В такую жару благословенный Харам становится наглядным пособием к преданиям об аде.
Мой дядя рассказывал, что в Каабе есть камень, который висит между небом и землей. Это чудо сотворил господь бог. Утром я видел аль-хаджар-уль-асвад. Нежась и гордясь собой он лежал в своей нише, облобызанный паломниками до блеска. Где же висячий камень? Я осматривался по сторонам.
Некоторые говорили, что не священный черный камень, а сама Кааба висит в воздухе. Но ничто хоть в какой-то степени не подтверждало слышанных мной
рассказов.
Я спросил об этом Исрафила.
-- Сам ищу,-- ответил он и, отвернувшись, принялся слушать радио, всем видом показывая, что мои вопросы сейчас неуместны.
Вот уже битый час кто-то читал проповеди по-арабски. Самого проповедника не было видно, только радио разносило его голос по двору Харама и далеко окрест. Мои спутники постарше, хотя и не могли заловить содержания его речи, в умилении лили слезы в такт словам, качая головами.
Потом читал проповедь на своем языке муфтий, приехавший из Турции. Он говорил о задачах мусульманского мира. Голос у него был звучный, но от его слов, честно говоря, попахивало плесенью. Его речь была сходна с теми, которые сорок два года тому назад произносил полководец войск ислама Энвер-паша, сперва на сборище бухарских джадидов {Представители молодой российской мусульманской буржуазии и их идеологии. Они стояли за реформу ислама в угоду мусульманской буржуазии. Большинство примкнуло к кадетам и в году Октябрьской революции выступило против нее} , а затем на контрреволюционных митингах в Восточной Бухаре. Этой своей мыслью я поделился с Исрафилом.
-- А потом что стало с Энвер-пашой?
-- Нашим отцам и дедам, видимо, по горло надоели эмиры и паши. Они погнали и этого пашу, но он не хотел уйти подобру-поздорову и был убит.
Турецкий муфтий говорил не меньше часа. Башкирский мулла хорошо понимал его, но чем больше слушал, тем больше темнело лицо Исрафила, и он беспокойно ерзал на месте, с нетерпением ожидая, когда же придет конец этой внеочередной назидательной беседе.
Придя домой, мы поели похлебку из лапши. Казначей роздал нам по пять долларов и сказал, что мы можем обменять их на саудовские деньги. Исрафил обменял свои доллары у одного менялы, я у другого, и мне дали на один риал меньше. Мы поняли, что курс денег зависит от совести менялы.
На всех деньгах Саудовской Аравии, бумажных и металлических, была изображена финиковая пальма и на ее фоне две скрещенные кривые сабли. В такой маленькой стране, подумал я, столь воинственная эмблема. Чтобы напугать труса, достаточно и одной сабли, а человек не из пугливых и глазом не моргнет, нарисуй ты на своих деньгах хоть тысячу сабель и мечей.
-- Исрафил, почему тут сразу две сабли?
-- А почему ты спрашиваешь меня?
-- Кого же спрашивать? Ты -- мулла, много читал религиозных книг...
-- Но я все-таки гражданин СССР!
-- Господи! Ведь никто и не считает тебя подданным Португалии или Южно-Африканской республики!
-- Что это за намек?!
-- Ты, оказывается, слишком мнительный.
-- Но не дурак.
Вот тебе и побеседовали!
Некоторое время мы молча шагали вдоль торговых рядов.
Удивительно беспечный народ здешние водители. По узким извилистым улочкам, битком набитым арбами, велосипедами, водоносами, пешеходами с кувшинами и корзинами на головах, они водят свои машины со скоростью сорок пять-пятьдесят километров в час. Иногда автомобиль какого-нибудь богатея пролетает на расстоянии спички от кальяна курильщика или локтя человека, пьющего чай из маленькой пиалы. Случается, что кувшин водоноса оказывается разбитым на мелкие осколки и вода обливает его ноги, давно не видавшие мыла. Или велосипедист от неожиданного соприкосновения с крылом движущегося с большой скоростью автомобиля отлетает в одну сторону, а его велосипед в другую. Но несмолкаемый шум и гомон торговых рядов быстро поглощает одинокие крики жертв автолихачества, и происшедшая трагедия вскоре забывается.
Некоторые зажиточные паломники пожаловали сюда со всеми четырьмя законными женами. Мужчина важно, как гусь, шествует впереди. Старшая жена держится за ихрам мужа или за его руку. Вторая жена -- за уголок чадры первой жены, третья -- за вторую, а четвертая замыкает шествие. В Душанбе напротив моего дома когда-то находилась артель слепых. Идя по улице, они также цепочкой держали друг друга за руку или подол платья.
Увидев большие ворота, я потащил туда Исрафила, чтобы посмотреть, что за ними скрывается.
Во дворе, похожем на двор караван-сарая, было что-то вроде кафетерия. Под навесами стояло множество железных столиков и стульев. Найдя свободное место, мы сели.
Поодаль, в одном из уголков, штук пятьдесят кальянов, больших и маленьких, сделанных из тыкв или медных, украшенных прихотливым чеканным орнаментом, ожидали клиентов. У некоторых чилим заменял длинный резиновый шланг. Такой кальян ставят в центр круга, и курильщики поочередно берут в рот шланг и курят. В краю, где туберкулез, тиф, дизентерия и прочие болезни ежегодно уносят тысячи жизней, такой кальян является ближайшим помощником архангела Азраила.
Мы велели принести чай. В Аравии чай пьют черный, сладкий, сахар кладут прямо в чайник.
-- Вижу тебе это не по душе,-- вдруг заговорил Исрафил. Он все еще был мрачен, как туча.
-- О чем ты?
-- О нашем разговоре. Ты же спрашивал меня о двух саблях.
-- Э, брат, хватился! Хвост кошачий в прошлом году сгорел, а запах только теперь дошел.
-- Нет уж, сейчас ты меня выслушаешь. Вокруг много людей, а привязался я только к тебе. Хоть бы раз ты подумал об этом, неблагодарный! -- Исрафил в сердцах поставил пиалу на стол и отвернулся.
"Бревно! Истукан!" -- ругал я себя. Позабыл про семейные невзгоды и страдания приятеля и невольно обидел его. Душа у бедняги оказалась более нежной, чем я думал.
-- Исрафил, дружище, извини меня. Ей-богу, я не хотел тебя обидеть. Поверь, ведь мы сидим под сенью Каабы.
-- Ладно, что было, то быльем поросло,-- сказал он и, грустно улыбнувшись, прибавил: -- Хоть я и вижу, какую ценность для тебя представляет Кааба.
Пройдясь по базару и торговым рядам, мы уже приближались к дому, когда нас догнал запыхавшийся земляк Исрафила.
-- Послушайте, вы хоть что-нибудь смыслите в здешних деньгах?
-- А что?
-- Кажется, меня надул продавец фруктов. Гляньте, я дал ему бумажку в десять риалов и взял четыре апельсина. Вот что он мне дал сдачи.
На потной ладони муллы Зульфикара лежали четыре риала и столько же курушей {Одна двадцатая риала; самая мелкая монета -- два куруша}.
. Его обманули ровно на пять риалов. Нелегкое дело, имея в руках деньги, не знать, сколько они стоят. А может быть, произошла ошибка, и продавец принял десять риалов за пять?
Наше вмешательство не принесло никакой пользы. Сколько мы ни показывали знаками на небо, на стены и минареты Каабы, как ни старались, нам не удалось пробудить совесть лавочника. Напротив, владельцы соседних лавок, сбежавшиеся со всех сторон, обвиняли нас в глупости, обзывали клеветниками и лжецами.
В торговом мире есть железный закон: проверяйте деньги, не отходя от кассы. В противном случае можете жаловаться Аллаху. И хотя лавка пройдохи находилась у самых ворот дома божьего и жалобы и стенания муллы Зульфикара несомненно достигали ушей вездесущего, результат был нулевой.
Мы с Исрафилом извлекли из этого случая урок и начали усиленно изучать арабский язык, в особенности "Вахид, итнен, саласа, арбаа, хамса, ситта..." -