-- Не позволили бы, так отвез бы в соборную мечеть в Душанбе.
Достигнув благословенной Мекки, мы устремились совершить таваф-аль-вида, то есть прощальный таваф дома божьего. На этом завершилась основная часть паломничества. Все поздравляли друг друга с высоким ти-тулом хаджи. "С хаджжем, со святым хаджжем! С высоким титулом!" Старики бросались друг другу в объятия, исторгая по нескольку капель слез радости и умиления.
Согласно программе, теперь мы отправимся в город Таиф, осмотрим священные места, затем поедем в лучезарную Медину, где почтим гробницу последнего пророка. Правда, мы и без этого считаемся хаджи в полном смысле слова, но посещение Таифа и Медины, учитывая, что мы уже очищены от грехов, позволит нам прихва-тить на родину благословение про запас.
Мои спутники выпили из колодца Замзам столько воды, сколько могло вместиться в их утробе. Одного из стариков, у которого живот разбух так, что он не мог двигать ногами, пришлось тащить под руки до самого дома. ...
Исрафил отправился вместе с кем-то в Идарат-ул-хаджж { Управление делами хаджжа (араб.)}
за разрешением на дальнейшее путешествие. В одиночестве вышел я пройтись по улицам и базарам благословенной Мекки. В одном месте мое внимание привлек невиданный шашлык. Около пуда мяса было нанизано на большой шампур, вертикально стоявший над большой жаровней. По форме нанизанное мясо напоминало деревянный бочонок. Шашлычник, сообразно полученным деньгам, отрезал мясо с подрумянившейся стороны, взвешивал и, положив на мягкую булку, протягивал покупателю.
Удалившись от Каабы метров на триста, я оказался в западной части города. Я еще, кажется, не говорил, что центр благословенной Мекки находится в похожей на котлован низине, посредине которой расположен дом Аллаха. Во все стороны отсюда ползет наверх множество улиц и переулков. Беспечно поглядывая сверху вниз, я вдруг открыл пресловутую тайну "висячего камня". С тех пор как мы прибыли в Мекку, я при каждом тавафе внимательно рассматривал аль-хаджар-уль-асвад и дом Аллаха, но не замечал ничего похожего на висящий в воздухе камень.
Сама Кааба -- это кубическое каменное здание, каждая сторона которого равна в ширину примерно шести метрам, а высота метрам семи. Сверху оно покрыто парчовым покрывалом, скрывающим от крыши до фундамента все, кроме золотых дверей, у которых всегда стоят один или два солдата --те самые, что лупили жгутами по головам не в меру усердных богомольцев. Это покрывало называется кисвой и ежегодно накануне праздника Курбан-байрама обновляется. Прежнюю выцветшую кисву шейхи продают жаждущим благодати правоверным, которые платят за клочок этой реликвии цену одного-двух баранов.
Метра на полтора ниже крыши Каабы покрывало окаймлено широкой, чуть меньше метра, полосой с густо-густо написанными золотой арабской вязью святыми аятами, В жарком полуденном мареве, под ослепительными лучами солнца и издали, если прищуриться, могло показаться, что кисва разделена надвое и верхняя часть Каабы словно висит в воздухе. Если, повторяю, посмотреть прищурившись. Ну, а если посмотреть широко раскрытыми глазами? Или через темные очки? Или подойти поближе? Или посмотреть до восхода солнца или после его захода? Увы, тогда ты будешь лишен счастья лицезреть "божественное чудо".
Дома мои спутники мирно беседовали. Теперь все мы, восемнадцать человек, жили вместе. Старики еще утром второго дня пребывания в Мекке отказались от зловонной и полутемной комнаты на первом этаже и перетащили свои пожитки к нам.
Пожилые кори просили у муллы Наримана, чтобы он повторил те рубаи, которые читал в шатре в долине Арафат. Мулла отнекивался, набивая себе цену, но когда просьбу стариков поддержал Кори-ака, смягчился и прочитал следующие строки:
Мир--чаша, небо -- тамада, а смерть для нас--вино.
Мы, люди, -- врозь и сообща -- пьем всякий раз вино.
Кто 6 ни был ты, о человек, они всегда с тобой.
И чаша та, и тамада, и смертный час -- вино.
(Перевод Ю. Нейман)
-- Браво, браво!--одарили слушатели муллу Наримана, истинного аристократа и потомственного ходжу, и на некоторое время задумчиво приумолкли.
В комнату вошел Максум-Жевака. В руках он держал пол-арбуза. Видимо, другую половину он, не удержавшись, съел на месте покупки. Пристроив арбуз на шкаф, он укутал его поясным платком и, пройдя в угол комнаты, начал приводить в порядок свои вещи, сваленные в чемодане. При виде этого вдохновились и остальные, и каждый занялся своим барахлом. Эта процедура повторялась по три-четыре раз на дню, ибо с каждым новым днем нашего путешествия росли и приобретения. Приехав сюда с двумя чемоданами, многие из моих спутников купили в благословенной Мекке еще по одному, а то и по два новых.
Сегодня мне повезло. Я оборудовал себе персональную лежанку и мог больше не опасаться еженощной борьбы за место. Довольно широкий подоконник проема, выходящего в переулок, был завален чемоданами, мешками и сумками паломников. Я перенес на шкаф всю посуду, стоявшую на столе у входа, а то, что находилось на подоконнике, перетащил на стол. На подоконнике оставался только железный сейф сеида Абдул-лы, брата нашего хозяина. Стронуть его с места было невозможно. Он был наглухо приколочен гвоздями. Все же я мог лежать на подоконнике, держа ноги на сейфе.
Место не столь комфортабельное, но зато суверенное. Больные иногда неделями лежат в хирургических отделениях с подвешанными кверху ногами. Могу и я потерпеть.
Однако пользоваться этим ложем можно только при условии чуткого сна. Незастекленные рамы были сколочены, по-видимому, еще во времена халифа Харуна ар-Рашида и настолько обветшали, что если во сне, не дай бог, подвинуться чуть влево, можно за милую душу вместе с рамой вылететь на мостовую.
Во всяком случае, я рад своей находчивости. В комнате площадью не больше пятнадцати квадратных метров, в которой должны разместиться восемнадцать далеко не тощих постояльцев, иметь собственный уголок для сна -- апофеоз блаженства.
Место ночлега вашего покорного слуги имеет еще одно преимущество, заслуживающее особого упоминания. Помимо моих спутников в комнате с раннего утра и до полуночи толкутся гости, приходящие по одному, по двое или группами. Это, как правило, эмигранты. Они бесконечно рассказывают о своих злоключениях или выясняют, каким образом мы остаемся жить в Советском Союзе, питаясь одним жидким супом с капустой. По неписаным законам этики должно оказывать уважение гостю, не спускать глаз с его лица, слушать, что произносят его уста, чтобы, не дай бог, не оскорбить его чувствительную душу. Новое место дает мне возможность хотя бы на несколько минут покинуть гостей, вытянуть ноги и отдохнуть от кандалов жестокой этики наших предков.
Говорят, что семья сеида Сайфи Ишана сутяжничает с доброй половиной своей многочисленной родни по поводу доходов от вакуфных домов. Так-так, думал я. Если бы Сайфи жил в мире и согласии с родней, сородичами и земляками-эмигрантами, то до чего возросло бы число гостей, приходящих повидаться с нами?! Даже те три-четыре часа, которые остаются нам для отдыха, пришлось бы тратить на увлекательнейшие беседы с гостями! Выходит, что и ссоры с людьми иногда идут на пользу.
Пришел мой знакомый кондитер Кулдош Ходжа и с ходу принялся рассказывать о своих приключениях.
Будучи объявлен кулаком, он убежал в Керки и несколько лет занимался там кондитерством, а в 1934 году улизнул за пределы СССР и, одевшись в лохмотья, под видом бедного продавца дров добрался до города Мазари-Шериф.
-- У меня было при себе немного золота, домулло,-- рассказывал он,-- и, пока я находился на земле родины, носил его, знаете где? Зашил в пояс и в нательную рубашку, не так ли? А потом, когда нужно было переходить границу, я сказал себе: "Смотри в оба, Кулдош Ходжа, хорошенько пошевели мозгами, не дай бог, если у тебя обнаружат золото, табак твое дело". Нашелся надежный человек, который взялся переправить меня через границу. Тогда в одном караван-сарае я выискал старое
вьючное седло и, разворошив кошму, запихал туда золото. Ну да ладно, все это старая история, не так ли? Ай-ай-ай, как хорошо, что вы приехали, домулло. Я безгранично рад. Просто на седьмом небе от счастья. Увидев вас, будто увидел своего дорогого старшего брата, не так ли?