— Понимаешь, — сказал он, — звуки животных под водой — это, очевидно, то, к чему я шел всю жизнь. Все остальное, оказывается, было только подготовкой. Разведкой. Ты в разведку ходил?
— Нет.
— Так вот, когда идешь в разведку, всегда знаешь, зачем идешь. Сказано: засечь огневые точки. За ними и охотишься. Или: взять «языка». А в науке, чтобы найти дело, которому стоит посвятить всю жизнь, нужно все время искать. Что я за эти годы не изучил! И стаями рыб занимался, и органами чувств… И вот оно: новое, интересное, настоящее мое дело!
— Счастливый ты!
Марлен промолчал.
— После обеда двину.
— Пешком через горы не хочешь?
— Поеду на мотоцикле до Симферополя, — сказал я. — Хотел было заехать в Севастополь — не получается. Нет времени.
— Знаешь, — сказал Марлен, — когда я был в Севастополе, я пошел на Биологическую станцию, гляжу: у причала шхуна… «Тригла»! Представляешь, она! Списывают. Новый получили катер: мотор двести лошадиных сил, пять кают. Даже радиолокатор есть. В тумане будет ходить, как днем. Кончился век нашей шхуны.
— Она не была шхуной, — сказал я. — Мне пришлось как-то смотреть справочник. У шхуны должно быть не менее двух мачт. Это просто моторный бот.
— Какая разница… Это наша «Тригла».
Марлен помог мне собрать вещи.
После обеда около палатки затарахтел мотоцикл.
С заднего сиденья слез Павлов.
— Как вы на нем ездите? — сказал он. — Ногами за землю цепляешь. На грузовике надо ездить.
Я навьючил на себя рюкзак. Пачку листов с рисунками положил на грудь под рубашку.
— Ну пока! — сказал я.
— Пока! — сказали Павлов и Марлен.
Мотоцикл выстрелил длинной синей струей и вынес нас с Лёсиком на тропу.
— С ветерком прокатить? — крикнул через плечо Лёсик.
— Дава-а-ай!..
Мы мчались по ухабистым крутым подъемам, ныряли в ущелья, неслись мимо выветренных, угрюмых скал.
Наконец прямо передо мной выросла серая громада Эски Кермена. Гора лежала, как погибший броненосец с плоской палубой, зелень стекала с его бортов, черные дыры пещер зияли, как разбитые иллюминаторы.
Не останавливаясь, мы пронеслись под отвесными скалами, обогнули северную, тупую, как корма, оконечность горы и помчались дальше, в глубь ущелья.
Я не утерпел и оглянулся.
Эски Кермен серым уступом высился позади. Он был все еще похож на корабль. Кроны одиноких деревьев на его вершине развевались, как флаги.
ЭТО ОЧЕНЬ ЗДОРОВО: ТАМ ПОД ВОДОЙ БЕЛЫЙ ДОМ, А ТУТ МЕРТВЫЙ ГОРОД НА СКАЛЕ. ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО УВИДЕТЬ, СТОИТ ЖИТЬ!
Мы выехали на шоссе, и Симферополь стал приближаться к нам со скоростью 120 километров в час.
НЕ СКОРОСТЬ, А ПУСТЯКИ!
Я даже не держался за кольцо.
В городе я распрощался с Лёсиком и пошел на вокзал покупать билет.
Около закрытой кассы стояли Рощин-второй и человек в зеленой кофте. Рядом с ним сидела на чемодане женщина в мужском пиджаке.
— А, художник! — сказал Рощин-второй. — Как ваши дела? Вы оттуда?
Я кивнул.
— Домой?
— Да.
— А мы в Батуми. Там, говорят, есть бассейн с морскими животными. Хочу устроиться. Этот товарищ со мной. Вы его помните?
Желто-зеленый человек с отвращением посмотрел на меня.
— Нет.
— Кассу скоро откроют?
— Билетов на сегодня не будет.
Я ушел с вокзала, снял комнату в гостинице, купил в магазине пачку картона и коробку красок.
Я заперся и стал писать.
На первом листе я написал густо-зеленую воду.
Сквозь нее угадывалась скала. На скале сидели крабы. Красные, как кровь, глубоководные крабы, про которых рассказывал Павлов.
Из глубины спиной к нам всплывал водолаз.
Он засмотрелся на крабов и висел в воде, раскинув руки. Ноги его касались скалы, потревоженные животные сплелись около ног в красный бесформенный клубок.
На картине был плохо виден водолаз, плохо скала, и только крабы выступали из черно-зеленой воды, как капли крови.
В этой картине было что-то интересное. Мне она сразу понравилась, хотя это был всего-навсего эскиз, жалкий кусок картона, с которого еще придется писать на холсте настоящую картину. Тут все было написано сумбурно. Я волновался. Я никогда так не волновался, разложил на полу картонки и стал набрасывать сюжеты будущих картин.
На одной я нарисовал тонущий мяч и креветок, нападающих на него. «Креветки, играющие в мяч» — так я решил назвать этот рисунок. Еще был дом. Серый, как облако, плохо различимый из-за мутной воды дом и парящие в воде, танцующие около него люди.