КАРТИНА ШЕСТАЯ
…и ведь чуть не поверила я и бескорыстие твое.
Прошел еще день. Двор Дороховых. На авансцене — мольберт. Рядом — на табуретке — коробка с красками и кисти.
Жаркий полдень.
Начало картины застает В а л е р к у прильнувшим к щели в заборе. Потом над забором появляется голова М а ш и. Некоторое время она без улыбки наблюдает за ним, бросает в него кипарисовую шишку и скрывается. Валерка вздрагивает, оглядывается и, не обнаружив никого за спиной, снова принимается рассматривать двор Таисьи.
М а ш а (входит через калитку, останавливается возле мольберта, изучает нечто изображенное на холсте; не глядя на Валерку). Здравствуй.
В а л е р к а (замер, затем, не оглядываясь, выпрямляется, проводит на заборе линию, отступает на шаг; после некоторого размышления проводит еще одну, перпендикулярную к первой; полюбовавшись, медленно поворачивает голову). Из-под земли вынырнула?
М а ш а. Ага. Красишь?
В а л е р к а. Творю. На изнанке вашего забора создаю абстрактный шедевр.
М а ш а (кивая на мольберт). Это тоже ты рисовал?
В а л е р к а. Шутка гения. Эскиз. (Подходит к мольберту.) Война в Крыму — все в дыму.
М а ш а. А это у тебя что?
В а л е р к а. Не «что», а «кто». Мальчик. В современном искусстве главное — фотографического сходства избежать.
М а ш а. У тебя что — талант?
В а л е р к а. А черт его знает. У одного чудака спросили: вы на скрипке играете? А он говорит: не знаю, не пробовал. Так и я. Это мне Вера свой мольберт оставила. Краски вот, холсты. Она час назад неожиданно уехала, ну и подарила, чтобы не забывал.
М а ш а (продолжая рассматривать «картину»). А это его дед?
В а л е р к а. Почему дед?
М а ш а. С бородой.
В а л е р к а (задумчиво). Пожалуй… Только вообще-то оно дерево, а не дед. Осенний пейзаж. (Рисует.) Между прочим, в странах капитала художники на тротуарах рисуют.
М а ш а. Это мы проходили.
В а л е р к а. А если проходили, тогда деньги мне бросай.
М а ш а (значительно). Ты уже и за это берешь?
В а л е р к а (с тем же легкомыслием). А как же — на пропитание и ночлег. (Заметив, что Маша полезла в карман.) Да ты что? Я ведь шучу.
М а ш а (без улыбки). И я. (Выворачивает пустые карманы фартука.) Вот.
В а л е р к а. Слушай, что это ты моду взяла — рассматривать меня?
М а ш а (не сразу). Твори. Я не к тебе, к Николаю. Голиаф Петрович велел ему на почту прийти. Чтобы помог ему фрукты отправить домой. (Опять внимательно посмотрела на Валерку, хотела что-то сказать, сдержалась.) Дома он?
В а л е р к а. Загляни. Последние дни они все с утра исчезают. Просыпаюсь — пустота. Приходят затемно — и прямо в кровать. Такое впечатление, что если бы с моря ночью не гнали, они вообще бы переселились на пляж.
М а ш а. Что им дома делать? С дядей твоим лясы точить?
В а л е р к а. Еще чего! Лучше уж солнечный удар. Или утонуть. (Продолжает рисовать.)
Маша уходит за кулисы направо. Позывные пантомимы. И затем — тихая музыка. Старинный менуэт, исполняемый на клавесине. Входят ч е т в е р о. Один из них надевает Валерке на голову огромный берет, второй накидывает на него традиционную блузу художника. Валерка преображается. В позе, в движениях кисти появляется уверенность. Пантомима выстраивается за его спиной, с жадным восторгом наблюдает за работой мастера. Затем первый из пантомимы снимает с мольберта воображаемую законченную картину, вешает ее на воображаемую стену. То же самое проделывают второй, третий и четвертый. Двигаясь под музыку менуэта, они любуются шедеврами, восторгаются ими. И вдруг — в самый разгар торжества — Валерка швыряет на землю кисть и садится на табуретку, предварительно пнув ее ногой. Музыка замолкает. Пантомима в недоумении застывает. Затем первый и второй снимают с Валерки берет и блузу, и все четверо покидают сцену.