М а ш а. Ах, значит, не ты возле телефона ящичек к стенке приколотил?
В а л е р к а (недоумение его все возрастает). Отец приколотил. Для бумаг.
М а ш а. Был для бумаг. А теперь: по телефону поговорил — гривенник положи. «Мы, дескать, не нанимались за ваши разговоры платить». В душе помылся — двугривенный гони.
В а л е р к а (орет). Кто гони?! Кому гони?!
М а ш а. Семен Семенович гони. Вера гони. А кому — знаешь лучше меня. Не мне — тебе дядя вчера десятку с доходов отвалил.
В а л е р к а (со смутным подозрением). Ты говоришь, Вера чемодан наспех собрала. Почему?
М а ш а. Артист! «Друзья у меня в доме живут»!.. Да потому, что вы с дядей цену ей за комнату назначили — три рубля. Дескать, в такой комнате не одна, а три койки могут стоять. А откуда у студентки деньги такие — трешку в день отдавать?
В а л е р к а (схватившись за голову). Машка! Стой!! (После паузы.) Это что же, дядя с Семен Семеновича, с Николая и с Веры деньги берет за жилье?
М а ш а (теперь в недоумении она). Неделю уже. По рублю в день. И за прошлое велел оплатить.
В а л е р к а. Подлец! Лихоимец проклятый! Кулак!
М а ш а. Ты что, и вправду про это не знал?
В а л е р к а. Да за кого ты, дура стоеросовая, принимаешь меня? (Мечется по сцене.) О-о! Это же надо — до такого свинства дойти! А я-то голову ломал: почему, думал, все они избегают меня? Жулик он!
М а ш а. Он не себе. Он деньги в сберкассу на твое имя положил.
В а л е р к а. Того не легче. (Орет.) Да ведь Семен Семенович от пенсии до пенсии дотягивает едва, а за выступления денег не берет!.. Ну ладно!.. Ну хорошо! (Посмотрев на часы.) На почту мне не успеть. Я в больницу еду к отцу, катер через полчаса.
М а ш а (испуганно). Ой, Валерка, я и не рада, что сказала тебе.
В а л е р к а. А ты бы рада была, если бы я с тобой и Таисьей в одну шайку попал? Да я бы тогда шторма дождался, в море вошел и плавал, пока бы меня волной не швырнуло о скалу. (Убегает и почти тотчас возвращается с большим фибровым чемоданом. Бросает его возле стола и убегает опять.)
М а ш а. Валерка, ты чего это задумал?
В а л е р к а (вносит ворох белья). Клади в чемодан!
М а ш а. Рехнулся? Дядю-то из дому выгонять! Родню!
В а л е р к а (который уже бежал за второй порцией вещей, возвращается). Родню! А из чего я должен понимать, что он мне родня? Родной — значит, близкий. По мыслям, по поступкам. Не так?
М а ш а. Дядя он двоюродный тебе.
В а л е р к а. Да хоть родной! Я, что ли, виноват, что меня его двоюродная сестра на свет родила? Если ты права предъявляешь на меня — сперва человеком стань, чтобы не стыдился я этого родства. Семен Семенович мне родня, Николай, Коперник, которого на костре сожгли, — родня. А этот не родня для меня — подлец! (Убегает.)
Маша, не найдя слов, всплеснула руками и в нерешительности склонилась над чемоданом.
(Вносит оставшиеся вещи Голиафа Петровича.) Ну, чего уставилась, недотепа? Работай давай! (Садится к столу и, достав из кармана бумагу и карандаш, пишет записку.)
Маша, поколебавшись, принимается укладывать чемодан.
(Продолжая писать.) Точно подгадал. Знал, что мать в плавании, а отец в больнице лежит. Да они бы и на порог не пустили его. Ненавидят они мерзавцев таких.
В доме звонит телефон.
М а ш а. Телефон.
В а л е р к а. Подойди.
М а ш а (уходит и потом кричит из-за кулис). Из больницы тебя.
В а л е р к а (продолжая писать). Там шнур длинный. Тащи сюда. (После паузы, когда до него доходит сказанное Машей, испуганно.) Из больницы?!
И сразу возникает тревожная музыка. И трижды, перебивая друг друга, заметались над сценой позывные. Маша вносит телефон. Следом за нею входят ч е т в е р о — пантомима. Каждый из них несет по воображаемому телефону; аппарат в одной руке, трубка в другой. Во время Валеркиного разговора они стоят полукругом у него за спиной, и позы их выражают смятение.
(В трубку.) Да?.. Да, доктор, это я… (Растерянно.) Когда?.. Машину? Какую машину?.. Не надо, я на такси… Сейчас… (Бросает трубку и после небольшой паузы — Маше, объясняя.) Отец… (Шарит по карманам в поисках денег.)
М а ш а. У меня десятка твоя под подушкой, сейчас принесу.