С о ф ь я П е т р о в н а. Иди.
Луч прожектора, направленный на Софью Петровну, гаснет. Освещается сцена. Т о н я надевает пальто, подходит к столу, берет лист бумаги, придавленный пепельницей, складывает его, прячет в карман.
Т о н я (веско). Мне плевать, что вы сказали, будто я не ваша дочь. Невелика честь иметь такого отца.
Б а р м и н (обеспокоенно). Что ты задумала, девчонка? (Ловит ее за рукав.) Погоди.
Т о н я (с силой). Не смейте прикасаться ко мне!
Снова оглушительный взрыв.
Б а р м и н. Даже акробату не перескочить на тот берег по этим сумасшедшим льдинам.
Т о н я (забрасывает за спину ружье). Не пугайтесь. Льдины сумасшедшие, но я еще в своем уме. В село я не побегу.
Б а р м и н. Если не в село, то куда?
Т о н я. Есть одна дорожка в лесу. Может, и проберусь. (У двери.) Утром костер запалите на берегу. Да хвои побольше, чтобы дымил. (Уходит.)
Б а р м и н (забыв о больной ноге, кидается за нею). Тоська!
Сцена погружается в темноту.
Когда она освещается снова, мы сразу должны ощутить продолжительность временного разрыва. Весенняя погода переменилась. За окном дождь. Редкие, но сильные порывы ветра. Печь остыла. Дверь на улицу приоткрыта, но Бармин не замечает этого. Осунувшийся, небритый, он стоит возле окна.
Б а р м и н (сквозь зубы). Мерзость… дикость… беспомощность. И вода. Лед, дождь, река. Много воды. (Облизнув губы.) Пить. (Добирается до буфета, долго и жадно пьет из кувшина.)
Бармин болен. Глаза его лихорадочно блестят, мысли блуждают. Лишь огромным усилием воли он заставляет себя двигаться и говорить, считая это единственным оружием в противоборстве с болезнью.
Около этой печи можно изжариться как на сковородке. (Помолчал.) А впрочем, Бармин, не в твоих правилах обманывать себя. (Потрогал печь.) Она не топлена со вчерашнего дня… Говори, Бармин, говори. Слышимый звук собственного голоса — единственное доказательство, что ты еще не в бреду… И не ложись. В крайнем случае тебе будет позволено присесть у стола. Но это потом. Когда ты не сможешь стоять.
Пауза.
Говори, Бармин, говори… Вспомни, что было после того, как ушла Антонина. Когда это было? Сутки назад. Ты что-то решил предпринять тогда. Что?.. Ты оделся, вышел, отыскал две палки — подобие костылей — и принялся месить грязь по дороге к мосту. На что ты надеялся, зная о затопленной низине?.. Потом у тебя был провал в памяти, и очнулся ты здесь, на полу… Значит, на дороге ты потерял сознание. Ты упал, но великая сила природы, повелевающая живому выжить, подняла тебя и привела обратно в дом лесника. Человек может забыть все, но инстинкт самосохранения вбит в его мозг как гвоздь. Вот логичное объяснение тому, что ты снова очутился в этой избе. (Помолчал.) Теперь, Бармин, ты заслужил передышку. Я разрешаю тебе присесть. (Добирается до стола, садится.)
В сенях громыхнуло ведро, и в дверях появилась Т о н я.
(Не сразу, властно.) Где ты была? (Встает, но силы изменяют ему, садится, спокойно.) Уходя, воспитанные дети сообщают, когда они изволят явиться домой.
Т о н я (снимая сапоги). Нечего было волноваться, раз вы заявили, что я не ваша дочь.
Б а р м и н. Но я не требовал, чтобы сумасшедшими поступками ты пыталась доказать обратное. Где ты была?
Т о н я. Все в порядке, шеф. Все о’кэй. (Ставит в угол ружье, снимает пальто, шапку.) Почему вы не разложили костер? Про благородство и долг говорить вы мастер. А что другие люди до завтрашнего утра будут переживать, померла я тут или еще нет, — вам наплевать.
Б а р м и н (не сразу). Прости, Антонина, я… (Пытается встать.) Сейчас я пойду и устрою твоей маме дымовую завесу до самых небес.
Т о н я (грубовато). Ладно, сидите. Теперь ни к чему. Господи, дом-то застудили! Хуже маленького. Где вам костры разжигать! Печь и ту затопить не смогли. (Растапливает печь.)
Б а р м и н. Элементарное человеколюбие требует, чтобы прежде всего ты ответила на вопрос: где ты была?
Т о н я. Если человеколюбие требует — скажу. Неподалеку была. Километров двадцать всего. В хозяйстве одном. На ваших картах его нет. Посторонним не положено о нем знать.