С о ф ь я П е т р о в н а. Помню, дорогой.
Б а р м и н. Я захлебывался кровью, а ты подползла ко мне, перевязывала и утешала меня. Разве это было не так?
С о ф ь я П е т р о в н а. Так.
Б а р м и н. Нет, Соня, это было не так. Я был двадцатилетним солдатом, а тебе не было и десяти. Ты эвакуировалась с мамой в Казань, в дырявом пальтишке бегала в школу и только через пятнадцать лет встретилась со мной. (Гневно.) Зачем ты мне лжешь?
С о ф ь я П е т р о в н а. Тшш. Не поднимай голову. Тебе очень плохо, Степан.
Б а р м и н (сразу успокоившись). Да, но не будем говорить о моей болезни. Давай о чем-нибудь другом.
С о ф ь я П е т р о в н а. Хорошо. В Англии перевели твою книгу о раскопках на Северном Урале. Королевское географическое общество просит тебя почтить своим присутствием одно из заседаний.
Б а р м и н (улыбаясь). К дьяволу королевское общество. Поговорим о Тоське.
С о ф ь я П е т р о в н а. Нет. Она не существует для тебя, ты — для нее.
Б а р м и н. Это жестоко, Соня. Лежачего не бьют.
С о ф ь я П е т р о в н а (складывает руки на груди, замыкаясь). Возможно. Но я не в силах ничего изменить.
Б а р м и н. Гордыня, Софья, гордыня! Человек вправе наказать себя. Но при чем здесь моя дочь? (Помолчал.) Страшно хочется пить.
С о ф ь я П е т р о в н а (помедлив). Я не в силах помочь тебе, Степан. Прощай. (Уходит.)
Сцена освещается. В дверях стоит Т о н я, прижимая к груди крынку с молоком. С удивлением слушает то, что говорит Бармин.
Б а р м и н (с закрытыми глазами, в сторону, куда ушла Софья Петровна). Зачем ты тешишь самолюбие, прикрывшись от меня Тоськой, как щитом? Остерегись заражать человека ненавистью — рано или поздно она обернется против тебя… Соня! Куда ты? Я просил стакан воды. Хотя бы глоток… Пить!
Т о н я (ставит крынку на стол, подходит к дивану, испуганно). Степан Тимофеевич!
Б а р м и н (так же). Постыдно отказать человеку в глотке воды. Положено радушно принимать крушенье потерпевших.
Т о н я (кричит). Степан Тимофеевич!
Б а р м и н (открывает глаза, смотрит на Тоню, после паузы). Да?
Т о н я. Что с вами?
Б а р м и н. Со мной? Ничего. Кажется, я немного вздремнул.
Т о н я (дотронулась до его лба). У вас жар.
Б а р м и н. Ты считаешь? Может быть, я слегка и прихворнул. (Бодро.) Но это, Антонина, пустяки. Я ведь богатырской силы человек. Кстати, про свои успехи в боксе я тебе еще не рассказывал?
Т о н я. Вы бредили.
Б а р м и н. Я? Не может этого быть. (Осторожно.) Что я говорил?
Т о н я. «Положено радушно принимать крушенье потерпевших».
Б а р м и н. Это не я говорил.
Т о н я. Я слышала только сейчас.
Б а р м и н. Это Эврипид говорил. Я археолог, ничего удивительного, что мне снятся древнегреческие сны.
Т о н я. Зачем вы притворяетесь? Боитесь меня напугать? У мамы сердечный приступ был. Она и сама решила, что умирает. А я будто окаменела. Будто и не замечала, что у нее ни кровинки в лице. Положила ей мокрое полотенце на грудь и сидела рядом, пока врач не пришел.
Б а р м и н. Я не знал, что у твоей мамы больное сердце. Давно?
Т о н я. Она врачу сказала: с детства. Ревмокардит.
Б а р м и н. Странно. Зачем, ей было это скрывать от меня?
Т о н я. Она и от меня скрывала, пока не прихватило ее.
Б а р м и н (помолчав). Подай мне воды.
Т о н я (приносит стакан воды). Я вам малины заварю и среди лекарств чего-нибудь от жара поищу.
Б а р м и н. Малина сойдет. А лекарств — ни-ни. Смотри и удивляйся, Антонина, покуда я есть. Сейчас я встану и дойду до стола.
Т о н я. Это зачем? Вы же не дитя малое — старик.
Б а р м и н. Бармин, эта девочка посмела назвать тебя стариком. А ну, встать. (Садится. На то, чтобы встать, у него нет сил. Улыбнулся.) Впрочем, не ты ли утверждал, что хвастовство — это самый смешной из твоих недостатков? Борись с недостатками, Бармин. Не вставай. (Ложится.)
Т о н я. Согреетесь возле печки, пропотеете — болезнь и уйдет.
Б а р м и н. Ты умница. А не уйдет сама — мы ее выгоним взашей. Что ей тут делать, с нами в избе?
Т о н я. Вставайте, до постели вас доведу.
Б а р м и н. Раненых с поля боя выводят. А я сам добреду.