Выбрать главу

Т о н я. В разговоре со мной можешь называть его словом, которое точно определяет его отношение ко мне.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Каким?

Т о н я. Хотя бы отцом.

С о ф ь я  П е т р о в н а (не сразу). Если ты считаешь, что последние тринадцать лет его отношение к тебе определяется этим словом, — пусть так.

Т о н я. И кстати, мне бы хотелось поговорить с тобой про эти тринадцать лет.

С о ф ь я  П е т р о в н а (веско). Кажется, нам удавалось избегать этой темы. Все происшедшее здесь — случайность. А случайность не может изменить заведенного порядка вещей.

Т о н я. Многозначительно и категорично. А почему случайность? И что такое — случайность?

С о ф ь я  П е т р о в н а. Мне не нравится твой тон.

Т о н я. Извини. И все же поговорим о тринадцати годах.

С о ф ь я  П е т р о в н а. В другой раз.

Т о н я. Нет, мама, сейчас.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Зачем это тебе?

Т о н я. Докопаться до истины — вот моя скромная, безобидная цель.

С о ф ь я  П е т р о в н а (улыбнулась). Взрослеют постепенно. У тебя, как я вижу, этот процесс сжался до пяти дней. При таких темпах легко наломать дров. Кстати, о дровах. Надо было взять из той поленницы, что слева, — они лучше горят.

Т о н я. Мама, тебе не удастся уклониться от разговора.

С о ф ь я  П е т р о в н а (не сразу). Мы живем с тобой нелегкой, но честной и справедливой жизнью. У нас был молчаливый уговор — не вспоминать о твоем отце. Не вижу причин этот уговор нарушать… Смотри-ка, ты забыла в печке крынку с молоком — надо убрать.

Т о н я. Не надо. Она стоит со вчерашнего дня.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Ты полюбила топленое молоко?

Т о н я. Нет. Но оказалось, что его любит твой муж. Вчера за ужином он сказал, что выпил бы чаю с топленым молоком.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Да? Когда он это сказал? Я не слышала.

Т о н я. Неудивительно. Ты привыкла слушать только себя.

Софья Петровна молча подходит к Тоне, бьет ее по щеке.

(Усмехнулась.) Моя первая оплеуха в жизни. (Потерла щеку.) У тебя тяжелая рука.

С о ф ь я  П е т р о в н а (возвращаясь к печке). Я не хотела сделать тебе больно. Я хотела образумить тебя.

Т о н я. Что ж, я образумилась. Давай поговорим. Расскажи мне, что случилось тринадцать лет назад.

С о ф ь я  П е т р о в н а (после паузы). Хорошо, если ты настаиваешь — поговорим. (Садится в кресло, скрестив руки на груди, со своей обычной мягкой улыбкой смотрит на Тоню.) Ну же, я жду.

Т о н я. Чего?

С о ф ь я  П е т р о в н а. Вопросов. С тех пор как ты вошла с охапкой дров, ты настраиваешь себя на прокурорский тон. Ты решила в чем-то меня обвинить. Пожалуйста, я готова к этому. Но перед обвинением проводят следствие. А следствие — это вопросы. Спрашивай, я буду тебе отвечать.

Т о н я. Нельзя ли без этих скрещенных на груди рук?

С о ф ь я  П е т р о в н а. Как тебе угодно. Для твоего удовольствия готова отвечать тебе даже с руками, связанными за спиной.

Т о н я (впервые улыбнувшись). Мать, ты прелесть. Что-что, а чувство юмора у тебя есть.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Позволь мне закурить.

Т о н я (подавая сигареты и спички). Пожалуйста.

С о ф ь я  П е т р о в н а (закуривает). Не тяни, может вернуться Бармин… извини (подчеркнуто) твой отец.

Т о н я (садится на стол напротив Софьи Петровны). Времени у нас вагон и маленькая тележка. Машину им не вытянуть раньше чем через час.

С о ф ь я  П е т р о в н а. Твой отец отправился с ними из упрямства. Он не пройдет и километра, как слабость заставит его вернуться… Хочу тебе напомнить: паспорт в нашем государстве получают в шестнадцать, но голосуют лишь с восемнадцати лет. Как ты думаешь — почему?

Т о н я. Об этом я не думала. Вопрос номер один: почему?

С о ф ь я  П е т р о в н а. В твоем возрасте человек считает себя настолько взрослым, что требует права самостоятельно отвечать за свои поступки. Но его ум еще не созрел, чтобы решать судьбу государства, а значит, и судьбу отдельных людей. В шестнадцать лет каждый считает себя вправе судить, но не каждый отдает себе отчет в справедливости своего скорого суда.

Т о н я. Ты утрачиваешь чувство юмора, мать. Ты начинаешь читать мораль.

С о ф ь я  П е т р о в н а. А этого, разумеется, мы терпеть не можем — в наши-то великовозрастные года… Оставим педагогику. Задавай свой вопрос номер два.