С о ф ь я П е т р о в н а. Не беда. В конечном счете я льщу себе: ведь ты моя дочь.
Т о н я (не сразу). Оказывается, с тобой можно говорить и о серьезных вещах… Разреши мне продолжить «допрос»?
С о ф ь я П е т р о в н а. Конечно. Меня тоже увлекла эта игра.
Т о н я. В бреду отец говорил о какой-то ошибке. Он декламировал стихи: «Положено радушно принимать крушенье потерпевших».
С о ф ь я П е т р о в н а. Он ошибся в своем чувстве к той женщине. Они расстались. Очевидно, он имел в виду именно это.
Т о н я. И он не искал примирения с тобой?
С о ф ь я П е т р о в н а. Повторяю: я не привыкла прощать оскорбления. Уверена, что право на это у меня есть.
Т о н я. Тебя столько раз оскорбляли, что у тебя выработалась привычка не прощать?
С о ф ь я П е т р о в н а. Не придирайся к словам.
Т о н я. Ты разлюбила отца?
С о ф ь я П е т р о в н а. Бестактный вопрос.
Т о н я. Задам его по-другому. Почему ты не вышла замуж?
С о ф ь я П е т р о в н а. Замуж? Позволь спросить: за кого?
Т о н я. За одного из своры твоих поклонников. За директора МТС или хотя бы за полковника, — не смущаясь моим присутствием, он два вечера подряд жаловался тебе, как трудно военному в его годы быть холостяком.
С о ф ь я П е т р о в н а. Видишь ли, я не ставила себе целью подыскать тебе нового отца.
Т о н я. Мать, это бесчестно, не лги. Ты самостоятельная женщина. А самостоятельные женщины выходят замуж только затем, чтобы у них был муж.
С о ф ь я П е т р о в н а (улыбаясь; этот разговор, как бы он ни был ей неприятен, забавляет ее). Тогда отвечу честно: я не любила их.
Т о н я. А почему ты не любила их?
С о ф ь я П е т р о в н а. На это всегда бывает много причин. У Горького сказано: любовь, как солнце в небе, — неизвестно, на чем держится. Подрастешь и поймешь: любишь — и порою не знаешь за что. А для нелюбви повод всегда отыщется.
Т о н я. Ты не могла их полюбить. И я тебе скажу — почему.
С о ф ь я П е т р о в н а. Любопытно.
Т о н я (выпаливает). Потому что ты любишь отца.
С о ф ь я П е т р о в н а (помолчав). Тоська, ты нарушаешь правила игры. Ты хотела выяснить, что произошло тринадцать лет назад. Ты выяснила это. Давай прекратим разговор.
Т о н я. Нет.
С о ф ь я П е т р о в н а. Чего ты добиваешься от меня? Что тебе до моего отношения к Бармину? И что мне до моего отношения к нему? Тринадцать лет — огромный срок. (Пресекая эту тему.) У него есть семья.
Т о н я. Ложь.
С о ф ь я П е т р о в н а. Ложь?
Т о н я. Из гордости ты докатилась до лжи.
С о ф ь я П е т р о в н а (встала). По-моему, мы перешли границы. Довольно. Иначе наши мужчины так и не дождутся обеда.
Т о н я. Сядь, мама. (После паузы, просительно, почти по-детски.) Ну, пожалуйста, сядь.
С о ф ь я П е т р о в н а. Тебе так нравится чувствовать себя взрослой?
Т о н я. Да.
С о ф ь я П е т р о в н а. Это оттого, что я позволила тебе ощутить превосходство надо мной. Если я сяду, разговор примет иной оборот.
Т о н я. Пусть.
С о ф ь я П е т р о в н а (помедлив). Хорошо. (Садится.) Мне кажется, ты превратилась в умную, но неблагодарную дочь. Ты уже не ребенок и должна понимать, чего мне стоило вырастить тебя, не требуя помощи от твоего отца. Ты не помнишь, как все это начиналось. Мы приехали сюда зимой, и из уважения к нашему столичному происхождению председатель выделил нам отдельную избу. У тебя есть воображение — представь весь трагикомизм нашего с тобой бытия. Печь у меня всегда дымила и никогда не грела. Каша всегда подгорала — мне казалось непостижимым искусством варить ее на углях… У нас не было ни мебели, ни подходящей одежды для сибирской зимы. Я не жаловалась, хотя мне приходилось отказывать себе и в новом платье, и в туфлях на модном каблуке. На зарплату сельской учительницы я возила тебя в Крым, в Ленинград и на Рижское взморье. Учила музыке и английскому языку. Я добилась своего — в тебе проснулись характер и ум. (С силой.) А теперь является человек, который когда-то три года был твоим отцом, и ты ставишь под сомнение мою правоту.
Т о н я. Я еще не ставлю под сомнение твою правоту. Я хочу понять, необходимо ли было твое самоотречение?
С о ф ь я П е т р о в н а. Надеюсь, что да.
Т о н я. Не для того ли, чтобы когда-нибудь упрекнуть меня в неблагодарности, как ты это сделала сейчас?
С о ф ь я П е т р о в н а (игнорируя этот вопрос). Твой отец всегда был кумиром женщин, детей и собак. Неудивительно, что знакомство с ним огорошило тебя. Красив, умен, смел. Идеал мужской породы — человек, лишенный недостатков.
Т о н я (вдруг улыбнулась). Не преувеличивай, мать. Он хвастун.
С о ф ь я П е т р о в н а. Разве? Никогда прежде не замечала.
Т о н я. Он хвастает без передышки. И какой он замечательный боксер, и какой он скрипач. Он хвалится даже своей красотой.
С о ф ь я П е т р о в н а (смеется). Ах, не в этом дело… Видишь ли, Тоська, он из тех мужчин, которые до старости остаются детьми. Он хвастает только тем, чему не придает никакого значения; как мальчишка, размахивая деревянной саблей, хвастает тем, что победил Бармалея.
Т о н я. Значит, он просто лгун?
С о ф ь я П е т р о в н а. Ну что ты! Он очень правдив. Он в самом деле был и боксером, и футболистом, и довольно сносно играл на скрипке, но для него все это всегда было лишь детской забавой. А вот о том, что составляло смысл его жизни — о науке, о своих успехах в ней, — он не говорил никогда. (Помолчав.) Ты распустила косички. Не потому ли, что их не одобрил отец?
Т о н я (с вызовом). А хотя бы и так.
С о ф ь я П е т р о в н а. Мало что изменилось за эти тринадцать лет. Все всегда старались понравиться ему. Как бы я ни хорохорилась, я знаю: ты сравниваешь нас, и это сравнение не в мою пользу.
Т о н я (жестко). Сейчас, когда ты занимаешься самоуничижением, — да.
С о ф ь я П е т р о в н а. Самоуничижением? Возможно. Но я никогда не унижалась до жалости к себе. Когда-то мне пророчили незаурядную научную карьеру. Всего полгода отделяло меня от защиты диссертации. Об этом, наверное, не стоило вспоминать. Я давно запретила себе думать о том, что было и что могло бы со мной быть.
Т о н я. Я не буду сравнивать тебя и отца. Но похоже, только от страха перед этим ты и спрятала меня.
С о ф ь я П е т р о в н а. Ну вот, ты и договорилась до жестокости.
Т о н я (после паузы). Прости, я не хотела этого сказать.
С о ф ь я П е т р о в н а. Глупо и несправедливо тебя упрекать. Какую девчонку не соблазнят столичные театры, витрины, быт! Кафе на улице Горького. Тебе стоит протянуть руку — и все это твое. Но ради того, чтобы завладеть этим, ты готова упрекнуть меня в неправоте.
Т о н я. Мать, тебе непременно хочется меня оскорбить! Какие достоинства мне достались от отца — не знаю. Но в твоих генах было запрограммировано бескорыстие — и оно во мне есть. (Соскочила со стола, поцеловала Софью Петровну в голову.) Ты моя милая старенькая гордячка! Я рада, что мы поговорили с тобой.
С о ф ь я П е т р о в н а (с некоторой робостью). Значит, ты не собираешься меня упрекать?
Т о н я. Этого я не говорила.
С о ф ь я П е т р о в н а. Если не говорила — скажи. (Обнимает дочь.) Мне бы хотелось услышать.
Т о н я (мягко). Мама, не заставляй меня лицемерить. Поговорим о твоих школьных делах.
С о ф ь я П е т р о в н а (оттолкнув от себя Тоню, капризно). Значит, ты все же собираешься меня осудить?
Т о н я. Не будем об этом. В самом деле, пора приниматься за хозяйство.
С о ф ь я П е т р о в н а (строго). Я настаиваю. Прежде чем окончить разговор, прошу тебя со всей определенностью выразить свое отношение ко мне.