В е р а П е т р о в н а (улыбаясь). Все хорошо.
Х м а р о в. Если посмеют — скажите. Я беспощаден. Обидчика я разрублю на куски. (Скрывается в спальне.) Где бритва? Ага, нашлась.
В е р а П е т р о в н а (кончиком мизинца стряхнула слезы, глубоко вздохнула, развела руками, словно объясняя невидимому собеседнику, что тому совершенно незачем расстраиваться из-за нее; прислушалась к жужжанию электробритвы, позвала). Послушайте, великий режиссер.
Х м а р о в (из спальни). Что?
В е р а П е т р о в н а. Нет, ничего, пустяки. Я просто подумала, как хорошо, что здесь есть ласточки и нет летучих мышей, которых тоже надо было бы любить.
На следующий день. Летняя веранда кафе рядом со съемочной площадкой. Два столика под яркими зонтами. Телефон-автомат. За одним из столиков — Х м а р о в. В одной руке батон, в другой — бутылка молока.
Входит В е р а П е т р о в н а в длинном, до пят, махровом халате.
В е р а П е т р о в н а. Можно к вам?
Х м а р о в. У-у.
В е р а П е т р о в н а. Бедненький. Я думала, вы успели перекусить в прошлый перерыв.
Х м а р о в. Черта с два! Художники заморочили мне голову эскизами. Не сбеги я сюда, куковал бы до ужина. Спрячьтесь под зонт. Еще один дубль — и шабаш.
В е р а П е т р о в н а. Я пришла к вам для того…
Х м а р о в (поспешно). Прошу вас, только не о делах.
В е р а П е т р о в н а. Мы работаем уже десять часов.
Х м а р о в. Да, день удался. (Встал, потянулся. Он возбужден, бодр.) Сегодня утром я в бинокль разглядывал церквушку. Вы любите слушать колокола?
В е р а П е т р о в н а. Не знаю, я жила только возле мертвых церквей.
Х м а р о в. Колокола — это завораживает. Это — вечно. Как вода и огонь. Представьте: вы путник в степи. И вдруг оттуда, из-за холмов, послышался голос — низкий, вязкий, тяжелый. Первый удар. Второй. И вот зазвонили они, словно перекликаясь друг с другом, словно подталкивая друг друга все выше и выше. Они манят вас. И вы невольно ускоряете шаг, чтобы приблизиться к ним. Вы входите в город под звон колоколов. Пронизанный звуками воздух сгущается, и каждый ваш шаг теперь — это преодоление, это восхождение к вершине. Потому что вы вошли не в город, а под своды храма, имя которому — Искусство. Искусство, которому каждый вошедший приносит в жертву всю свою жизнь… По-моему, и эта тирада стоит того, чтобы ее записать. Кто тот тип в соломенной шляпе?
В е р а П е т р о в н а. Это все тот же страдалец-корреспондент. Ждет обещанного интервью.
Х м а р о в (достает из кармана и протягивает Вере Петровне несколько сложенных листков). Пусть напечатает.
В е р а П е т р о в н а. Что это?
Х м а р о в. Интервью. Можете взглянуть.
В е р а П е т р о в н а. Разве вы давали ему интервью?
Х м а р о в. Нет, я написал его сам.
В е р а П е т р о в н а. Ах, так?
Х м а р о в. Вас это удивляет?
В е р а П е т р о в н а. По правде говоря, я не знала, что принято брать интервью у самого себя. (Читает.) «В своей обычной, хорошо всем известной грубоватой, но привлекательной манере маститый режиссер сказал: «Мой фильм поднимает настолько серьезные нравственные проблемы, что вряд ли за несколько минут…» (Складывает листки.)
Х м а р о в (встревожен). Там что-нибудь не то? Может быть, снять эпитеты вроде «талантливый» и «маститый»?
В е р а П е т р о в н а. Если вы не считаете их преувеличением — оставьте.
Х м а р о в (величественно). Я не считаю их преувеличением. Будь на то моя воля, я бы всегда писал: гениальный. Меня окружают невежды. Талант — понятие неуловимое, а репутация — реальность. Ее можно и нужно создавать. И не из тщеславия, а для того, чтобы облегчить себе путь.
Вера Петровна, не отвечая, улыбается ему.
(Не выдержав этого взгляда, забирает листки и вычеркивает несколько слов.) Костоправ думает, что я вожу на вас воду, а я всегда и во всем слушаюсь вас. Что прикажете сделать еще?
В е р а П е т р о в н а. Пожалуйста, выслушайте меня.
Х м а р о в. Шш-ш-ш! Слышите?
В е р а П е т р о в н а. Что?
Х м а р о в. Музыку.
В е р а П е т р о в н а. Нет.
Х м а р о в. Прислушайтесь, Бах.
В е р а П е т р о в н а. Никакой музыки нет. Просто вы не желаете выслушать меня.
Х м а р о в. Да, я не желаю выслушать вас. Я погружен в работу, — заметьте, я не величаю этот процесс творчеством, я говорю: в работу, а этим бездельникам кажется, будто я отгородился от них крепостной стеной. И тогда они катапультируют через стену вас. Пользуются вашей бесхарактерностью. Стыдитесь. Вчера вечером мы поссорились, а вы вряд ли уже даже сможете вспомнить, из-за чего.
В е р а П е т р о в н а. Из-за Кирилла Васильевича.
Х м а р о в. Верно. Он просился домой на два дня. Я не стал вас слушать — и в результате сегодня полноценный съемочный день.
В е р а П е т р о в н а. Вы безнравственны.
Х м а р о в. Я? Почему?
В е р а П е т р о в н а. Кирилл Васильевич просился не в Москву, а в деревню под Владимиром. У него при смерти мать. Вам не страшно? Так теряют друзей!
Х м а р о в (почти срываясь на крик). Я — художник! Я царь — живу один!
В е р а П е т р о в н а. Вы чересчур откровенны со мной.
Х м а р о в. А с кем же мне откровенничать! Терпите, если я вас люблю. Кирюха знает, что такое кино. Каторжный труд. Все лишнее прочь. (После паузы, спокойно.) Скажите ему, пусть вечером едет на вокзал. (Посмотрел направо.) Ползают там как сонные мухи. Пора бы собираться. (Бросил взгляд на Веру Петровну.) Почему вы кутаетесь в халат, будто в медвежью доху? Сейчас тридцать градусов в тени. Вы простужены?
В е р а П е т р о в н а. Нет.
Х м а р о в. А как вы себя чувствуете вообще?
В е р а П е т р о в н а. Очень хорошо.
Х м а р о в. Тогда сообщите об этом своему мужу.
В е р а П е т р о в н а. А почему я должна ему об этом сообщать?
Х м а р о в. Он затеял со мной дурацкий разговор: «Веру Петровну надо беречь. Вера Петровна переутомляется, и это может окончиться печально». И вообще — какого черта он приехал сюда?
В е р а П е т р о в н а. У него свободных три дня, хочет отдохнуть, посмотреть, как идут дела.
Х м а р о в (бросив на нее быстрый взгляд, словно бы между прочим). Чухонцев рассказал мне об эпизоде из жизни одного хирурга. Когда тот с женой поехал рыбачить на Енисей, в леспромхозе произошел несчастный случай. За хирургом послали вертолет. Он сделал уникальную операцию. Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он не мог дозвониться до нее. Вертолет за ним должен был прилететь только утром. Была распутица, машины тонули в грязи. Тогда он выпросил лошадь и всю ночь верхом скакал через тайгу.
В е р а П е т р о в н а. Я знаю об этом эпизоде из жизни одного хирурга. Это не секрет. Очевидно, Иван Семенович рассказал о нем Чухонцеву за преферансом.