Вера Петровна не отвечает.
Что, больше? Месяц? Полтора?
Вера Петровна не отвечает.
Тогда какого дьявола эскулап бросил вас здесь одну?
В е р а П е т р о в н а. У Ивана Семеновича международная конференция в Ташкенте.
Х м а р о в. А может, это вы выдворили эскулапа? Сказали: «Поезжай, Хмаров обещал прервать съемки?»
В е р а П е т р о в н а. Может быть.
Х м а р о в (свистящим шепотом). Вера Петровна, стыдитесь. Это не ваш стиль. Вы превратили в подлеца не только меня, но и собственного мужа.
В е р а П е т р о в н а. Обо мне заботились.
Х м а р о в. Да? Кто же?
В е р а П е т р о в н а (поколебавшись). Кирилл Васильевич.
Х м а р о в. Ага. Кирилл Васильевич. Теперь понятно, куда он пропадал по вечерам.
В е р а П е т р о в н а. И чтобы окончательно вас успокоить: по утрам на студию он отвозил меня на такси.
Х м а р о в. А живет он у черта на рогах. Вы к тому же еще и разорили бедного старика.
В е р а П е т р о в н а. Все эти дни Кирилл Васильевич ночевал здесь — в гостиной, на диване.
Х м а р о в. Ай да Кирюха! На кой ляд я выбивал ему квартиру, если он устроился на жительство в этом дворце… Выходит, я своими руками вгонял вас в гроб.
В е р а П е т р о в н а (улыбнулась). Ничего, великий режиссер, все будет хорошо.
Х м а р о в. Кому? Вам — может быть. Вы себе помрете — и дело с концом. А я майся совестью всю оставшуюся жизнь. (Набирает номер.)
В е р а П е т р о в н а. Кому вы звоните?
Х м а р о в. Кому надо. Через час здесь будет вся Академия медицинских наук.
В е р а П е т р о в н а (нажимает на рычаг). Пожалуйста, не стоит так волноваться.
Х м а р о в. Ха! Я волнуюсь? Кто вам это сказал?
В е р а П е т р о в н а. Ваши глаза…
Х м а р о в. Вы идиотка!..
В е р а П е т р о в н а. …и грубость, за которой вы хотите это волнение скрыть.
Х м а р о в (орет). Съем еще кусок пирога! Руками! Хоть б чем-то останусь самим собой… Хорошо, я волнуюсь. Пусть так. Но уж лучше волнение, даже панический страх, чем олимпийское спокойствие, которое вы пытаетесь разыграть. (С оттенком назидательности.) Болезнь — стихия. Можно с олимпийским спокойствием взирать на землетрясение и ураганы, но наивно думать, что стихия посчитается с ним.
В е р а П е т р о в н а (пытается отшутиться). Стихия не посчитается и с паническим страхом, так что неразумно меня к нему призывать… Я ничего не разыгрываю. Просто в минуты опасности я становлюсь увереннее в себе и сильней. Это защитная реакция слабых людей.
Х м а р о в. А есть опасность?
В е р а П е т р о в н а. Нет. Впрочем, теперь, когда все позади, можно сказать: небольшая, но есть.
Хмаров медленно хватается за телефонную трубку.
Не надо собирать консилиум.
Х м а р о в. Надо. Я хочу знать правду.
В е р а П е т р о в н а (словно оправдываясь). Я с трудом выносила обычное земное притяжение. На меня навалились десятикратные перегрузки кино. Только и всего. Пожалуйста, не надо бегать по комнате. И не надо ничего говорить. Присядьте. Не в кресло, сюда. Дайте руку. (Помолчав.) Нет, пересядьте.
Х м а р о в. Почему?
В е р а П е т р о в н а. Эта мизансцена что-то напоминает. Маргариту Готье.
Х м а р о в. Плевать.
В е р а П е т р о в н а (после секундного колебания). Плевать. (Настроив себя на серьезный лад.) Знаете, какая после операции у меня была первая мысль? «Не смогу танцевать!» Иван Семенович сказал: «Не тревожься, ты отремонтирована на славу». Главная беда пришла потом. У меня появился страх перед сценой. Как страх высоты у сорвавшейся с трапеции гимнастки. Я не смогла его преодолеть. Шло время, и я смирилась. Год назад сюда занесло вас. Вы наградили меня мужеством. Но, увы, я наделена проклятой способностью видеть себя со стороны. Поначалу я стыдилась собственной бездарности, считала: никакая я не драматическая актриса. Между тем, как я играю, и как хотела бы сыграть — пропасть. И мне ее не перешагнуть. Я думала: а может быть, одного мужества в искусстве мало, нужна еще и ваша наглая уверенность в себе?
Х м а р о в. Ну, знаете ли! Моя самоуверенность — бравада. И вам это известно. Разве у меня не бывает приступов сознания собственной бездарности?
В е р а П е т р о в н а. Шш-ш-ш. Бывает. Но они — приступы. Приступы приходят и уходят, а уверенность остается.
Х м а р о в (как очередное признание в любви). Вы головастик. Вы мне омерзительны. Я вас боюсь.
В е р а П е т р о в н а (продолжая). Я решила: свалю эту поклажу, и баста, больше ни за какие коврижки не стану сниматься в кино.
Х м а р о в. Талант — это народное достояние. Никто не имеет права швырять его в мусоропровод.
В е р а П е т р о в н а (жестом останавливает его). Тогда еще я не верила вам. Спросила: «А почему вы решили, что у меня есть талант?» Вы ответили (пародирует Хмарова): «Здрасте-пожалуйста! А кто же вас откопал на помойке, если не я?..»
Х м а р о в (кивнув на бутылку с куколкой). Вы наслаждались этими колокольчиками. Вы упрекаете меня в том, что вас поманили колокола?
В е р а П е т р о в н а. Нет. Вы сказали: молитесь на меня, я удовлетворил тщеславие и честолюбие, достойное королевы, я привел вас в мир знаменитых художников, музыкантов, писателей и артистов. Во все времена они были элитой. Попасть в их среду почитали за честь… Вы были щедры. Обещали одарить меня славой. Но я размышляла: а вдруг это будет слава мыльного пузырика, волею ветра вознесенного выше других? И я страшилась грядущей кары — унижения человека, чьи претензии в искусстве обогнали его скромные возможности творца. Человека, который с апломбом судачит о премьерах и книжных новинках. Ревниво следит за тем, кто и как поздоровался с ним. Огорчается, если ему не прислали билет на премьеру или прием. Я ужаснулась: бог с ней, с этой жизнью, предпочитаю проводить вечера наедине с графом Толстым. (Радуясь воспоминанию.) Но однажды вы при всех наорали на меня. Обозвали бездарной тупицей. (Опять жестом останавливает Хмарова, пытающегося протестовать.) И тогда я поняла: во мне есть не просто способность, но — талант. Тупую бездарность вы не посмели бы назвать тем, что она есть. Людей, обойденных талантом, вы жалеете, как детей и калек. А разве вы можете обидеть ребенка или калеку? «Бездарная тупица»! На вашем варварском языке это означало — вы признали меня, вы разговаривали со мной на равных. Да-да, не улыбайтесь. Осознав это, я вдруг ощутила уверенность. С тех пор каждый день я спешила на студию как на праздник. Во мне проснулось мое прежнее искусство, хотя теперь оно и заговорило иным языком… Когда-то Иван Семенович вернул мне жизнь. Господи, как я дорожила ею! Как берегла! Музыка, книги, лекарства, покой. Милая, уютная, оранжерейная жизнь. Страшное, бессмысленное существование. Без труда, без падений, без взлетов… Через шестнадцать лет вы вдохнули в меня душу. И это было — как третье рождение. (Смягчая серьезность признания шутливой улыбкой.) Теперь вы видите, великий режиссер, что вам незачем казниться. Что бы там ни случилось — я благодарна вам. До самой смерти. И там — в раю ли, в аду — на всю свою вечную жизнь. (Подносит к губам и целует его руку.) Вот теперь, кажется, я сказала все… Я устала, мне необходимо поспать. Ступайте. Я вам позвоню.
Помедлив, Хмаров встает.
И еще одно. О колокольчиках. (Протягивая бутылку с танцующей куколкой, с шутливой торжественностью.) В знак того, что вы вернули мне колокола, прошу принять от меня в подарок эту печальную балерину.
Х м а р о в (невесело усмехнулся). В правилах хорошего тона сказано: отказываться от подарка не принято, следует поблагодарить. Благодарю. (Поклонившись, принимает подарок, идет к двери.)