В е р а П е т р о в н а. Это рассуждения профессионала. Зритель уходит с его фильма потрясенный.
Х м а р о в. Потрясенный и подавленный. Еще бы! Его актеры годятся на шекспировские роли. Его сценаристы пишут не на косноязычном языке междометий. Они умеют формулировать мысль. Тем хуже и страшнее. Он впитывает отчаяние общества, концентрирует, возвращает на экран мощным лучом кинопроектора и порождает новую волну отчаяния. Замкнутый круг. (Долго смотрит на молчащий телефон.) Дождутся, гости вылакают все мускатное. Придется запивать тосты их кислятиной «Клико».
В е р а П е т р о в н а. Вот и попались. Вы волнуетесь, как и все.
Х м а р о в. Я тоже не истукан.
В е р а П е т р о в н а. А как же насчет презрения к почестям?
Х м а р о в (по секрету). Чтобы презирать почести, надо их сперва заслужить. Пускай сперва дадут, а уж потом мы покажем, до какой степени нам на них наплевать. (Серьезно.) Вот он, взгляните — Жан Сормье. Острый, неуживчивый, злой. В его годы я был таким же. Ему плевать на нюансы. Кампучия. Он заставил зрителей ужаснуться. Пробился к совести через равнодушие сытых людей.
В е р а П е т р о в н а (несколько удивлена). Разве сегодня на пресс-конференции вы не сказали, что, к сожалению, не знаете этого фильма?
Х м а р о в. Сказал.
В е р а П е т р о в н а. Тогда что это значит?
Х м а р о в. Только то, что на этой ярмарке тщеславия я оказался не лучше других. Я профессионал. Я жив, пока во мне не умерло любопытство. Я смотрел этот фильм. Дважды. По утрам. Пока почтенные гости фестиваля отсыпались после приемов. Там есть просчеты. Он молод, хочет сказать сразу и все. Захлебывается от гнева. Речь не всегда внятна. Но меня захватил его гнев. (Потряс газетами.) Мир рехнулся. Президентов подстреливают, как куропаток. В толпе взрывают бомбы. Захватывают заложников. Бесноватые генералы готовят человечество к мысли о самоубийстве. Кто смирился — тот мертв. Сормье почувствовал это острее других.
В е р а П е т р о в н а. Сумасшествие проходит, а искусство остается. Долг художника воспитывать нравственность. Только нравственность может спасти мир.
Х м а р о в (резко). Долг художника — не уходить от сегодняшних страстей человечества. Конечно, Жану сунут какой-нибудь приз. А я — клянусь! — поддался бы нормальным человеческим эмоциям, наплевал на мэтров и дал гран-при этому юнцу.
В е р а П е т р о в н а. Что ж, подите и скажите им об этом.
Х м а р о в. Да? (Хитро усмехнулся.) Они сочтут Хмарова сумасшедшим. Пусть лучше считают Хмарова мастером психологического нюанса. Давайте помолимся за этого сердитого молодого человека и пожелаем ему в жизни удачи. Салют. (Посмотрел на телефон.) Между прочим, могли бы и поторопиться, понять: люди измаялись, ожидаючи ихних призов… Заявляю доверительно и официально: я решил. Следующий фильм — о целине. Сценарий юного гения из Литинститута лежит в правом ящике моего письменного стола. Кажется, вы читали его. Крупно. Без прикрас. Я колебался, думал: сколько еще можно об этом? Зачем? А целина — это хлеб, мясо. (С силой.) В стране не хватает жратвы, а сибирский мужик Хмаров решил прослыть мастером психологического нюанса. (Вспоминая и воспламеняясь.) У, какой сценарище! Какая рубка характеров! Помните любовную сцену в палатке?
В е р а П е т р о в н а (цитируя). «Я не верю в рай под брезентовой крышей. Мне нужен весь мир».
Х м а р о в. И он отвечает: «На!» Взмахом ножа распарывает брезент, и они остаются обнаженные, в тайге, под проливным осенним дождем. А?!
В е р а П е т р о в н а. Это будет замечательная сцена. И, конечно, у вашей героини будет красивая грудь.
Х м а р о в. Какого черта вы улыбаетесь? Почему вам повсюду мерещится пошлость?
В е р а П е т р о в н а. Я просто радуюсь: вы без передышки готовы к новым боям. (Раскрывает ладонь). Возьмите.
Х м а р о в (берет и рассматривает маленькое стеклышко). Что это?
В е р а П е т р о в н а. Осколок разбитого вдребезги. На счастье.
Х м а р о в. Черт подери, неужели от той самой линзы? (Входит в образ профессора, смотрит на пол перед собой, трагическим шепотом.) Что вы наделали?
В е р а П е т р о в н а (вступает в игру, смотрит в ту же точку, в ужасе). Простите меня. Пожалуйста, простите меня.
Х м а р о в. Зачем вам понадобился мой микроскоп?
В е р а П е т р о в н а. Не знаю… Я не знаю. Просто хотела заглянуть… Я… я куплю вам новый.
Х м а р о в («собирает» осколки, готовый расплакаться). Это микроскоп моего деда!
В е р а П е т р о в н а (тоже готовая разрыдаться). Я куплю такой же, я…
Х м а р о в. Это — реликвия. В этот микроскоп однажды заглянул сам Пастер!
В е р а П е т р о в н а. Я подарю что-нибудь другое. Сувенир.
Х м а р о в. Зачем мне ваш сувенир?
В е р а П е т р о в н а. Тогда я подарю вам совсем хороший подарок… синтез белка.
Эта неожиданная игра пришлась очень кстати. Ушло напряжение. Они смеются. Хмаров обнимает Веру Петровну. Вальс.
Х м а р о в (радуясь воспоминанию). Мы надолго застряли на этом эпизоде. Вы говорили: муляж меня не вдохновляет. Требовали настоящий старенький микроскоп. И я принес его вам, черт подери.
В е р а П е т р о в н а. И правильно сделали. Мы сняли эпизод за час.
Х м а р о в. Между прочим, его разыскал эскулап. У ветхой старушенции. Хотел купить, я сказал: нет, обойдемся без меценатов.
В е р а П е т р о в н а. Не очень-то любезно с вашей стороны. Человек хочет помочь, вы обзываете его меценатом. У вас никогда не бывает денег, поэтому, естественно, вы не меценат.
Х м а р о в. Не меценат, однако купил. За свои кровные. Да-с. Потому что ни одна студия в мире не пойдет на то, чтобы кокнуть музейную вещь. Старушенция уверяла, что в тот микроскоп и впрямь заглядывал Пастер.
В е р а П е т р о в н а. Ну уж?
Х м а р о в. Да уж. Так что поскреб по сусекам, нашел.
В е р а П е т р о в н а. И много?
Х м а р о в. Чепуха! Загнал пять новых колес от «Жигулей»!
В е р а П е т р о в н а (остановилась). О!
Х м а р о в. Не огорчайтесь, эпизод стоит того.
В е р а П е т р о в н а (не сразу). Спасибо. Эпизод действительно стоил того. (Садится, видно, что танец дался ей нелегко.) Что-то мы развеселились. Не к добру.
Телефонный звонок.
Х м а р о в. Вот и литавры. (Берет трубку.) Хмаров. Москва? Давайте. Не меня? Да, она здесь. (Удивлен.) Это вас.
В е р а П е т р о в н а (по телефону). Слушаю. (Живо.) Ах, это ты! Здравствуй. Как хорошо, что ты меня отыскал.
Х м а р о в (подозрительно). Кто это?
В е р а П е т р о в н а. Это Иван Семенович. Да-да, я слышу тебя прекрасно.
Х м а р о в. Какого черта! Скажите, чтобы не занимал телефон.
В е р а П е т р о в н а. Шш-ш. Это я не тебе. Да, он здесь, рядом.
Х м а р о в. Дайте трубку, скажу ему несколько слов.
В е р а П е т р о в н а (удерживая Хмарова на расстоянии). Все складывается неплохо. Кажется, к этому идет. Нет, еще рано, я непременно передам. Ты — первый. Это ему будет особенно приятно. Хорошо, милый, спасибо. Он тебе тоже кланяется. (Хмарову.) Чухонцев беседует с прессой. Подите узнайте, нет ли новостей. (И, так как Хмаров не двинулся с места, настойчиво.) Пожалуйста. (Подождала, пока Хмаров уйдет, понизив голос.) Бодолян посмотрел снимки? И что сказал? Нет, я не падаю духом. Пожалуйста, не сокрушайся и не успокаивай. Я не ребенок: пустившись в путь, знала, что меня ждет. Да, конечно, не задержусь. Завтра я буду в Москве.