Зак был бледен и слаб, напоминая собой пустую, едва заметную тень, теряющуюся в солнечном свете августовского дня. Он волочился рядом с Джеком, с трудом переставляя худые ноги, обутые в дорогие ботинки.
– Знаешь… Я не приложу ума, как мне жить дальше… – проговорил он, всхлипывая и копаясь в карманах в поисках носового платка.
– Сколько ей было лет? – бестактно спросил Джек, совершенно не задумываясь о том, насколько сильно мог ранить собеседника этот вопрос.
– Двадцать восемь… – Зак осунулся еще больше и теперь напоминал старую свалявшуюся простыню, скрученную в узел. – Мы поженились всего два года назад… Как же это мало… Я ведь даже не успел осознать, каким богатством владел, понимаешь?
– Придется искать силы, – Апсон похлопал его по плечу. – Жизнь ведь не останавливается на одном месте, верно?
– Да, наверное… – он еще раз всхлипнул и перевел на Джека свои наполненными слезами и завистью глаза. – Как там Эмили?
– Эмили? Она в порядке, – Джек удовлетворенно кивнул. – Послушай, Зак… Я понимаю, что тебе очень нелегко, но… Надо продолжать жить дальше. Викторию уже не вернешь. Что бы ты не делал – она уже там, на небесах, а ты все еще здесь, в мире живых. И с этим придется смириться.
– Я знаю… Я все прекрасно знаю… Просто ведь… – Зак сглотнул слюну и поднял на него полные слез глаза. – Просто это так мучительно…
– Я прекрасно понимаю, каково тебе, – Апсон вздохнул, хотя внутри него все светилось от удовлетворения. – Давай-ка пойдем в дом и выпьем. Тебе станет немного легче, я уверен.
– Да, пожалуй… – Финкс кивнул, и оба направились во двор, по подъездной аллейке, засыпанной все еще зелеными, но уже помертвевшими листьями.
Телефонный звонок разорвал тихое течение солнечного апрельского утра. Джек сидел на веранде и раскуривал сигару, наблюдая за кучерявыми пушистыми облаками, принимающими сотни разных форм, неторопливо плывущими куда-то в неведомые, сокрытые дали. Дребезжание звонка было настойчивым и громким, словно человек на другом конце провода знал, что Джек не хочет вставать с кресла и поднимать трубку.
Эмили бесшумно возникла у задних дверей и, облокотившись о косяк, тихонько проговорила:
– Джеки, телефон.
– Я знаю, милая.
Она улыбнулась, сверкнув своими небесно-синими глазами.
– Лентяй… Когда-нибудь я устрою тебе взбучку.
– Значит, я все-таки нарвался, да? – Джек вытащил изо рта сигару и улыбнулся в ответ.
Телефон продолжал надрываться, и Апсон со вздохом вернулся в дом.
– Алло. Да, привет, Стэнли. Что? Погоди, как… – он округлил глаза. – Серьезно? Но ведь вы всего-то полтора года женаты… Стэн… Это ужас… Совсем недавно Зак, теперь ты… – пальцы Джека скрутили телефонный провод. – Да, конечно… Очень соболезную. Завтра, в двенадцать? Хорошо… Крепись, приятель.
Трубка упала на рычаг. Джек стоял и почему-то глупо улыбался, словно ему сообщили какую-то забавную новость.
– Кто это? – легкий голос Эмили ветерком промчался по комнате и проник в его уши.
– Это мой бывший сокурсник, Стэнли Грин. У него умерла жена.
– Что?..
– Они прожили всего полтора года. Всего лишь полтора года и…
– Из-за чего она… ушла?
Джек облизал губы.
– Сердечная недостаточность.
– В таком возрасте?
– Это нормально, Эми. В наше время возраст не является препятствием для тяжелых болезней.
– Так что же ты… Опять поедешь на похороны?
– Конечно. Разве я могу бросить Стэнли?
– Нет, милый.
– Ну вот. Ты же все понимаешь, крошечка.
Он подошел к ней и поцеловал в щеку.
– В нашей жизни столько неприятных моментов… Но надо уметь преодолевать это. Верно?
– Да, милый.
Джек улыбнулся и прильнул к ее губам.
Он вновь брел по тропинке, ведущей от коттеджа к дороге. Деревья были как никогда изумрудны и свежи, воздух пах весенней теплотой и первозданной новизной. Совсем скоро этот запах сменится на горький смрад от свежей разрытой земли, в которую должны опустить лакированный гроб, зловеще блестящий в солнечных лучах…
Джек и Стэн медленно шагали возле кладбищенских ворот. День был ярким, но безмолвным, точно картинка с телеэкрана, у которой отключили звук. Апсону подумалось – как внезапно приходит горе, как оно безжалостно и бесчувственно к окружающему миру. Все вокруг может петь и благоухать, а ты являешься самым несчастным человеком на свете, которому нет дела до красот и изысканных красок. В такие моменты все настраивается против тебя, и ты ощущаешь, как любая деталь очерняется и становится синонимом личного горя.