Он сглотнул слюну, словно у него пересохло в горле.
– Это, в основном, пустые резервуары, как ты знаешь. И в них я заметил каких-то маленьких животных. Сначала я подумал, что это собаки. Ну знаешь, они, бывает, забираются в тепло. У нас же тут не особо надежная кладка, есть много дыр. Но потом понял, что это не собаки.
Он замолчал на несколько секунд, а я смотрел на него и чувствовал буквально физическую боль от его слов. Старый добрый Стивенсон. Сколько мы живем бок о бок? Сколько работаем вместе? Я помню времена, когда это водохранилище было новеньким. Я помню времена, когда этот городишко был промышленным и здесь проходили рабочие фестивали, а народу было столько, что приходилось перекрывать дороги во время их проведения.
– Это какие-то карлики, или что-то вроде того. Я не знаю. Никак не могу понять. Сначала они меня не замечали, и я за ними наблюдал. А потом стали понимать, что я подсматриваю за ними, и начали прятаться в большой бак возле резервуара. Он совсем пустой, и, мне кажется, они залезают именно туда.
– Карлики? – спросил я, слыша свой голос как будто бы издалека.
– Они похожи на маленьких уродцев. Ростом не больше пятилетнего ребенка. Такие жуткие, с шишками на головах… – Стивенсон посмотрел на меня пустыми глазами. – Я же не идиот, правда? Только я их вижу? Ты ведь ничего такого не видел? Ничего?
Мне было по-настоящему больно на все это смотреть. Видеть, как человек, которого ты знаешь много лет превращается вот в это. В безумную оболочку, которая только выглядит как твой старый знакомец. И самое страшное во всем этом – он стал таким не просто по дурости. Он не смог победить горе, которое оказалось гораздо сильнее него.
– Я не видел, – проговорил я, с трудом сдерживая подкатывающий к горлу комок. – Стивенсон, старик, ты же понимаешь, что это такое?
– Ага, – он кивнул, и я увидел, что по его щекам заскользили струйки слез. – Все я понимаю. Что я, дурак?
Он пошел было прочь, но затем остановился и снова посмотрел на меня.
– Просто я думал… Может ты все-таки их видел.
Тем же вечером мы шли домой вместе. Я решил его дождаться. Стивенсон был не против. Он уже был хорошенько пьян, и разговорить его было делом не сильно сложным. Я решил не касаться нашей последней беседы и начал издалека.
– Ну что, хоть немного легче? Хотя бы самую малость?
Он посмотрел на меня как на идиота.
– Нет, конечно. Совсем не легче. Или ты думаешь, что за две недели мне полегчает?
– Нет, не думаю. Я надеялся, что хоть спиртное помогает.
– Не помогает. Только хуже. Все становится хуже. Не замечаешь? Все.
– Да. На самом деле, наверное, это так. Наш городишко так точно умирает. С каждым годом все больше и больше пустых квартир.
– А вспомни, как все было. Как мы жили. Буквально десять-пятнадцать лет назад. Когда Тина была маленькой… – он на секунду прервался, словно ему кто-то резко отключил звук. Тиной звали его дочь. – Мы строили какие-то планы. У нас были семьи. А что сейчас, а?
Мы шли по полутемной улице, шаркая ботинками по тротуару. Часть фонарей не горела, а свет от оставшихся был мутным и блеклым. Огоньки домов медленно проступали в темноте, и почему-то в тот вечер мне показалось, что их стало еще меньше, чем раньше. Словно за день уехала половина города, и осталась лишь жалкая горстка таких как я и Стивенсон.
–Посмотри на это, – он развел руки в стороны. – Я старался всего этого не замечать. Знаешь, жил потихоньку и думал, что все как-то образуется. Думал, что перееду поближе к Тине и все станет не таким муторным. Но теперь и Тины нет. И ничего нет. Зачем тогда это все? Кто-то мне скажет, мол, какой ты слабак, у тебя все еще впереди! Уезжай из этого болота, найди себе женщину, попробуй начать все с нуля! А я им вот что скажу – у вас когда-нибудь была семья? Были дети? Вы знаете, каково это – потерять их? Потерять вот этого человечка. Которого ты растил пол жизни, в которого ты вкладывал, на которого надеялся? А? Вы знаете, что это такое?
Он разошелся не на шутку. Я давно не видел его таким разговорчивым и уже тем более не мог представить, что он способен на такой спич.
– После всего этого уже ничего не нужно. Потому что это не перекрыть ничем. Может, в двадцать-тридцать лет это возможно, но не в нашем с тобой возрасте. Мне очень плохо. И я стал видеть всякую хрень… – он всхлипнул и вытер глаза тыльной стороной ладони. – Я уже ничего не понимаю. Не понимаю, что происходит. Не понимаю, что вообще творится вокруг.
– Я знаю, что тебе никак нельзя помочь, старина. Но надо хотя бы начать бросать пить. Ты же сам понимаешь, что это перебор. Надо продолжать как-то карабкаться. Как-то держаться на плаву.