– Ну и кому это надо? – он устало посмотрел на меня. – Кому вообще мы нужны? Ты вот сам подумай. Пройдет еще лет десять-пятнадцать. Мы станем дедами и будем медленно подыхать в полном одиночестве. Некому будет даже вытереть нам зад, понимаешь? Ты хочешь дожить до этого возраста?
Я не знал, что ему ответить. Но, может, он открыл мне глаза на кое-что. Мы действительно находились в полной заднице. И из нее не было выхода. Мы на самом деле были отработанным материалом. Все мы, кто не хотел отсюда уехать. Надо было думать о переменах раньше. Сейчас уже поздно.
Стивенсон не вышел на работу на следующий день. Парни из ночной смены рассказывали, что видели его после полуночи, он ошивался возле резервуаров и сказал, что забыл кое-что сделать. Элис отправил к нему домой шерифа, и очень скоро мы узнали, что Стивенсон повесился в собственной гостиной. Это так потрясло всех нас, что никто не мог работать. На самом деле, в глубине души я был уверен, что именно так все и закончится. Что он умрет от передозировки спиртного, либо покончит с собой. У него была белая горячка. Он видел галлюцинации, которые, уверен, усиливались. И скорее всего, больше остального на него давило то, что он послушался дочь и не поехал с ней против ее воли. Не смог защитить ее.
В конце дня я чувствовал себя так, будто меня отмутузили палками. Известие о смерти Стивенсона окончательно добило меня. Я ожидал, что должно что-то произойти, но вместе с тем был глубоко шокирован случившимся. Но еще больше я оторопел, когда нашел на верхней полке в своем шкафчике клочок бумаги, который не приметил утром. На нем была одна-единственная фраза, нацарапанная, вне всякого сомнения, рукой Стивенсона:
«Я все-таки утопил этих сукиных детей.»
– Твою-то мать… – пробормотал я и бросился к резервуарам. Путь был неблизким – старые емкости располагались в соседнем корпусе, и пока я до них добирался, в боку начало колоть, а дыхание окончательно сбилось. Как я и ожидал, Стивенсон заполнил водой один из старых резервуаров, самый аварийный, с дырявым днищем и неисправной системой выпуска. Это означало, что все коммуникации подтоплены, но разбираться со всем этим предстоит ночной смене. Я мог сделать лишь одно – сбросить воду.
Старый погнутый вентиль с трудом поддавался, однако по хлопьям ржавчины на полу было понятно, что им недавно кто-то пользовался. И этим «кто-то» был, конечно же, Стивенсон. Меня ужасало, в какой яме он оказался. Видимо, наш разговор его окончательно добил. Я почему-то был уверен, что, излив душу, он хоть немного успокоится. Однако я сам находился в настолько пришибленном состоянии, что не был способен здраво рассуждать. Он словно передал мне часть своей горечи, и я тоже стал задумываться о разных нехороших вещах, которые лучше гнать из головы.
– Что же ты наделал, Стивенсон… – пробормотал я, наблюдая за тем, как уходит из огромного резервуара буро-зеленая мутная вода. Она была абсолютно грязной и темной, точно болотной. Я представлял, что сейчас делается внизу с коммуникациями. В этом огромном бассейне была куча дыр, и, если бы я не спустил воду, которая, к слову, продолжала прибывать, пока я не перекрыл главный насос, она так и лилась бы еще несколько часов.
Я ждал достаточно долго, около сорока минут. Скорее всего уже пришла ночная смена, но сюда кто-то дойдет не раньше, чем через полчаса, а то и через час. Мне на ум вновь пришли слова Стивенсона про уродцев, найденных на дне бассейна. Что он там говорил? Они прячутся в большом баке, а значит, он пустил через него воду, которая вышла в резервуар, отрезав им все пути к отступлению и лишив возможности сбежать. Это было по-настоящему ужасно. Эта выходка была действительно дикой, и я очередной раз поразился, насколько сильно сдала психика моего давнего приятеля.
Но когда вода спала сильнее, начала сдавать уже моя психика. Сначала я увидел какие-то странные выпуклости, торчащие из мутной воды, но затем, когда бассейн был почти осушен, моим глазам открылось нечто совершенно невообразимое.
Вдоль стен резервуара замерло несколько десятков фигурок. Теперь я понял, почему Стивенсон спутал их с собаками. Они были небольшими, по размеру не крупнее ретривера или небольшой овчарки.
Их головы были бугристыми, словно бы покрытые огромными отвратительными бородавками. По всей видимости, их тела пробыли здесь почти целый день – они вздулись и слиплись между собой, застыв в скрюченном положении. В нос мне ударила отвратительная вонь – гниль, перемешанная с совершенно невыносимым запахом сырости и затхлости.
Хазард
Мне было всего семь лет, когда мы с мамой переехали в Хазард. Любому, кто увидит этот городок впервые, покажется, будто он попал на край мироздания – в нем не было никаких достопримечательностей, кроме грязных улиц и старых машин. Наше предыдущее место жительства производило не лучшее впечатление, но мы не имели другого выхода. К тому времени мама и я уже четвертый год пытались скрыться от моего отца – этот сумасшедший пытался добиться того, чтобы мать лишили родительских прав. Я ненавидел его. Сколько себя помню, он всегда напивался и бил маму. С малых лет я мечтал ему врезать, но вместо этого только получал от него крепкие оплеухи. Постоянный страх и бессилие что-то изменить сделали из меня хилого и слабого ребенка, который не мог хоть сколько-нибудь постоять за себя.