Помню свой первый день в школе Хазарда, «Сент-Гроув». Кучка местных оборванцев встретила меня поблескивающими настороженными взглядами своих маленьких смоляных глазок. В тот же день я впервые получил по носу от Чарли Хаггера, задиристого сынка директрисы, который терроризировал меня все последующие десять лет.
С соседями коттеджа нам тоже не особо свезло. Справа жил пьянчуга Дагги – он постоянно приставал к моей матери, когда она возвращалась с работы. Слева – семья Катчеров, которые почему-то сразу нас невзлюбили. Мисс Катчер без конца выдумывала про нас какие-то сплетни и байки. Например, однажды я пришел в школу и узнал от одноклассников, что моя мать, оказывается, переспала с половиной нашего квартала. Или ужасный случай в продуктовом магазине, когда продавец гаркнул на весь отдел, тыча на меня пальцем: «Я точно знаю, что с этим мальчишкой что-то не так! Этот сукин сын украл у меня из кассы мелочь, пока я отходил!»
Одним словом, мое детство вышло серым и блеклым, как старая черно-белая фотография. Последующие семь лет я жил, словно робот – каждый день начинался и заканчивался одинаково. Ни друзей, ни единомышленников, ни веселых игр со сверстниками. Только отвратительная опостылевшая школа, пустой хмурый дом, прогулки возле реки и мрачные вечера, коротаемые мной за книгой или прослушиванием любимых кассет.
Но три года назад в моей жизни появилась Мэри. Она пришла в наш класс осенью, в дождливый день, по колено испачканная в грязи. На ней был глупый ядовито-желтый дождевик и старый фермерский комбинезон, похожий на штаны от допотопного скафандра. Поначалу она вовсе не показалась мне симпатичной. Ее волосы, собранные на затылке в дохлый хвостик, были немытыми и отдавали жирным блеском. Худенькие плечи, слегка ссутулившая хрупкая спина. Она была дочерью торговца старыми машинами и тоже вызывала у всех неприязнь. Так же, как и я.
Не знаю, что сблизило нас, разных по темпераменту и наклонностям. Она – тихая и послушная, спокойная, словно легкий прохладный бриз. И я – внешне замкнутый и молчаливый, но внутри обиженный на весь мир, агрессивный и жестокий. Я думаю, первой нашей общей чертой было то, что мы оба являлись отшельниками, людьми не от мира сего. Теми, кто так и не смог привыкнуть к этой стае местных сплетников и лицемеров. Теми, кого постоянно обижали и высмеивали.
Мэри жила неподалеку, всего лишь на другой стороне улицы. Мы частенько пересекались по дороге в школу. Сначала она спрашивала про то, кто в классе самый задиристый и от кого лучше держаться подальше. Потом просила занять для нее место в столовой во время ленча, но у меня никогда не получалось выполнить ее просьбу. Всегда приходил Чарли Хаггер и кричал:
– Ричи, дохлая маменькина дочка! Зачем это ты сел своей ослиной задницей на два стула? Занял место для Мэри-тощей-прошмандовки? А ну-ка, давай попробуем сделать это вместе!
Затем он прыгал на стол и начинал топтать его своими здоровенными грязными подошвами.
…По-настоящему мы стали друзьями в тот день, когда мама заставила меня повесить антенну на козырек перед окнами второго этажа.
– Ричард, ты единственный мужчина в нашем доме, – сказала она, держа в тонких пальцах сигарету. – Нужно привыкать делать трудную работу. Я же не могу полезть туда сама, верно?
– Мам, я боюсь упасть оттуда и переломать себе ноги, – кисло ответил я, понимая, что отвертеться мне не удастся.
Она затянулась и сердито дохнула дымом мне в лицо.
– Что за глупости ты говоришь? Возьми вон ту раздвижную лестницу в гараже и приступай.
– На ней болтаются все винты. Она вот-вот развалится.
– Ну так затяни их! – мать сделала еще одну затяжку и послала новую порцию дыма из уголка рта. – Ты становишься похожим на своего отца. Он тоже боялся любой работы в доме.
После таких слов мне обычно хотелось застрелиться. Я поплелся в гараж, почти полчаса ковырялся со старой ржавой лестницей, буквально рассыпающейся на части, потом взял антенну и вышел в прохладный осенний вечер, загребая носками башмаков желтый ковер листьев.