В большой комнате доминировал бабушкин стол для моделей — подиум, прикрытый барселонской парчой и в изобилии уставленный разными яствами, начиная от оливок и кончая тортом со взбитыми сливками. Младшие бабушкины потомки бегали вокруг с цветочными вазами, которые еще утром наполняли водой. Гости толпились группками, бурно беседуя между собой, и каждому подносили бокал шампанского. А над всем этим, словно картина Шагала, проплывала бабушка; как своего рода нежданная радость, она приходила и уходила, вкрапляя то тут то там свои маленькие афоризмы. Но я заметила, что она остерегалась представлять гостей друг другу. Ни малейшего намека на дурные воспоминания.
Познакомьтесь друг с другом сами, дорогие друзья! Смогу ли я когда-нибудь держаться так же свободно, как бабушка?!
Через всю мастерскую все время с криками пробегали дети. Но, казалось, это ничуть не раздражало бабушку, она очень спокойно советовала матерям позаботиться о том, чтобы дети не причиняли особого беспокойства. Мы с Юнне опустились за стол, где уже сидело множество гостей, и слишком поздно заметили, что ошиблись: этот стол был предназначен для тех, кого бабушка называет «интеллектуалы» и кто общается исключительно друг с другом. Чем они занимались, я не знала. Я отчаянно пыталась хоть что-нибудь сказать и наконец после долгого молчания, обратившись к господину с эспаньолкой, произнесла:
— Как необыкновенно красиво освещена мастерская вечером!
К моему величайшему облегчению господин с эспаньолкой заговорил о значении света, затем перешел к идее ощущения, но прошло довольно много времени, пока я поняла, что он искусствовед. К счастью, он не рассчитывал более чем на одного слушателя, а я задумчиво кивала, повторяя: «Ну конечно!» — «О! Так и есть!», и иногда поглядывала на Юнне, сидевшего с несчастным видом напротив меня. Он причалил рядом с одним из тех гениев, которые только и делают что молчат и ни на йоту тебе не помогут. Во всяком случае, я немного гордилась тем, что мой Юнне принят в клан отпрысков художественно одаренных натур, да еще в клан, где порой демонстрируют парад слабоумия.
Однако он постепенно сумел спастись, и, пересев ко мне, прошипел прямо в ухо:
— Пошли домой?
— Да, — ответила я, — скоро пойдем.
И вот тут-то вошли они — трое господ, мужчин неопределенного вида. Они производили впечатление какой-то неряшливости — перепачканная одежда была вся в пятнах. Но совершенно точно они не принадлежали к богеме, хотя разумеется, волосы у них были длинные, но скорее как те, что обычно бывают у людей среднего возраста. Они устроили целый спектакль из своего появления, отвесив глубокий поклон бабушке и поцеловав ей руку. Она сопроводила их к незанятому столу далеко у окна, и каждому из них подали по бокалу шампанского. Вскоре один из бокалов очутился на полу, разбившись вдребезги, бабушка же только слегка улыбнулась, хотя я-то знала, как тревожилась она именно за эти бокалы, по-моему, бокалы были еще свадебные. Принесли снова кофе и снова пирожных, но вновь прибывшим господам по-прежнему подавали шампанское. Я увидела, что Юнне, пробираясь вдоль стен, прилежно разглядывал все, что там висит, пока не приблизился к столу, где сидели вновь прибывшие. Ведь он, мой дорогой Юнне, не понимал, что это стол неудачников. Как бы там ни было, он, казалось, наконец-то там прижился.
Один из этих господ подошел к столику, где стояло виски, и прихватил с собой целую непочатую бутылку. На обратном пути он делал глубокие реверансы и отвешивал поклоны бабушке, но, возможно, улыбка ее на сей раз производила впечатление усталой.
Мой же искусствовед, немного переместившись за столом, оживленно болтал, кажется, речь по-прежнему шла об идее ощущения. Я поднялась и незаметно подошла к Юнне, меня удручало, что приходится слушать о вещах, которых я по-настоящему не понимала или до которых мне не было дела.
Один из вновь пришедших господ, тот, у которого были седые обвислые усы, поднял свой бокал и изрек нечто:
— И вот он пишет так же непонятно, как пишет Юксу, черт побери!
— Верно, — заметил Юксу. И всего лишь семь сантиметров.
— Ты измерял?
— Да, я взял сантиметр и измерил. Точь-в-точь семь сантиметров, словно покупаешь гороховый суп в пластиковом пакете. Ты точно знаешь, что купил, и никакой картины. Но эти неофиты, по крайней мере, пишут картины.
Третий господин произнес:
— Он, пожалуй, так стар, что подлизывается к молодым.
— Да, точно, черт возьми!
— Но всего в этой жизни не получишь, — сказал тот, что с усами.