— Ведь здесь оружие! А я и не знал.
— Тебе и не надо знать, — ответил Шабик Вахаб. — И чем быстрее ты об этом забудешь, тем лучше.
Машины немедленно вернулись на территорию Сирии, где их ждал караван. Когда оружие погрузили на верблюдов, Вахаб сказал своим товарищам и погонщикам каравана:
— Никто из вас не знает, что мы погрузили. Никто ни словом не обмолвится об этом. Если среди вас найдется предатель, он будет расстрелян. Так мне велел сказать начальник. Я поклялся ему молчать и требую молчания от вас.
Порожние машины уехали, а верблюды доставили часть оружия в Вади-Аник, на границе Сирии и Иордании, а часть — дальше на север, в Телль-Афлак. Оттуда его контрабандой передали по назначению. Пятьсот винтовок и двадцать пять ящиков боеприпасов получили люди Шабика Вахаба в Джебель-Друзе, остальное досталось шейху бедуинов Хаялю Сруру для его племени мсейд, которое расположилось лагерем в селении Мавка-аль-Суен в Джебель-Друзе.
Шейх был мал ростом, носил редкую угольно-черную остроконечную бородку и усы. На его плечах красовалась белая накидка, обшитая парчой. На тыльной стороне его правой руки виднелась татуировка. Племя шейха имело право избрать одного депутата в парламент Сирии, и он, феодальный господин племени, приказал избрать себя. У него была квартира в Дамаске, он часто наведывался и в Бейрут, где встречался со своим другом, иракским военным атташе полковником Салехом Муди Самераи. Шейх получил из Бейрута две тысячи. фунтов для передачи Вахабу, руководившему перевоз кой оружия.
К трем машинам, вывезшим оружие, должна была присоединиться четвертая. Но водитель, Хаяль Баллан, был задержан дозором пограничников. Наконец его освободили, он поехал в иракский лагерь и взял оружие. В тот день, однако, его преследовала неудача… На территории Сирии у него забарахлил мотор. Шедшая по следу Баллана машина, приблизившись к нему, затормозила, шоферы разговорились, незнакомец увидел груз.
— Оружие? — спросил он.
— А у вас? — спросил Баллан.
Незнакомец пожал плечами.
— Может быть, гашиш? — сказал Баллан.
— Может быть, — сказал незнакомец. — Но если вы застрянете здесь с оружием, патрули зададут вам жару.
Баллан кивнул.
— Не возьмете ли меня на буксир? — спросил он вдруг.
Незнакомец согласился. На заре Баллан увидел вдалеке, на границе Сирии и Иордании, деревню, окруженную пальмами. Он нажал на сигнал, чтобы предупредить незнакомца. Но тот мчался прямо к деревне и даже увеличил скорость. «Это очень рискованно», — подумал Баллан, но сделать ничего не мог. В деревне, перед пограничным постом, незнакомец остановился.
— Я привез оружие и водителя, — сказал он.
Баллан понял, что нет смысла пытаться бежать или оказывать сопротивление. В его машине обнаружили две противотанковые пушки и двадцать снарядов к ним, четыре винтовки и шестьдесят комплектов боеприпасов.
Так приоткрылся занавес, за которым велась подготовка заговора. Теперь занавес быстро отдернули, обнаружив на сцене актеров, не успевших загримироваться.
Но еще раньше, в другом месте уже была разыграна одна сцена из подготовленного спектакля. В последнее воскресенье октября, когда Египет бастовал, протестуя против ареста пяти алжирских вождей, в то самое воскресенье, когда началась война, хотя народы еще не знали об этом, население Сирии вышло на демонстрацию. В Халебе, в древнем городе на севере страны, славящемся прекрасной коллекцией древних скульптур, молодые люди, крадучись, покидали ряды демонстрантов и поджигали французские школы. Кто-то пытался поджечь христианские церкви. Христиане думали, что это мусульмане, но арестованные оказались христианами. Кто-то пытался поджечь мечети. Мусульмане думали, что это христиане, но арестованные оказались мусульманами.
Это была явная провокация. Халеб был объявлен на военном положении.
Поджоги в Халебе должны были развязать гражданскую войну в Сирии. Было условлено, что в передачах известий для Ближнего Востока, в пять часов дня и в восемь часов вечера, Би-би-си подаст условный сигнал к началу восстания во всей стране: в Джебель-Друзе на юге, в Халебе на севере, в столице Дамаске и в таких городах, как Хомс, Хама и Латакия. Заговорщики планировали арестовать или уничтожить — физически или политически — членов правительства и депутатов парламента и создать правительство, которое присоединится к Багдадскому пакту и таким образом изолирует Египет, скованный вооруженной агрессией.
Предполагалось, что в случае провала путча заговорщики скроются в горах и призовут на помощь Англию и Францию. После этого французские войска, уже два месяца стоявшие наготове на Кипре, должны были вступить в сирийский порт Латакию.
Когда занавес поднялся, оказалось, что нити заговора ведут в Бейрут.
— Военные атташе Англии и Ирака всегда были заодно, — заявил на допросе один из арестованных.
Узнав о конфискации оружия, контрабандой доставленного из Ирака, главарь заговорщиков в Бейруте только сказал:
— Этого бы не случилось, если бы шейх Срур позаботился о транспорте. Но ведь он так ленив!
Иордан, Мертвое море, Иерусалим
На расстоянии нескольких километров от Басры на холме раскинулся упоминавшийся еще тысячелетия назад город Дерьа, весь состоящий из серого тяжелого камня и глины.
Где бы Петер ни был, он неизменно старался заглянуть внутрь домов, не из праздного любопытства, разумеется, а чтобы попять людей и их образ жизни. В память ему врезалась одна из сирийских деревень между Дамаском и Дерьа. Деревня лежала в оголенной, бел единого деревца, местности и напоминала каменную глыбу, прорезанную узкими щелями. В деревне не было ни кустика, ни травки, ни капли иной зелени. Над серы ми глиняными хибарками возвышался тонкий, изящный силуэт мечети и тут же рядом — часть ворот разрушившегося римского храма. Прохаживаясь по улицам этой угнетающей своей мрачной бесцветностью деревни, Петер остановился у ворот, за которыми виднелся двор. В глубине двора стоял дом, дверь в комнату была распахнута настежь, и Петер замер, очарованный открывшимся перед ним зрелищем. На фоне глинисто-серых улиц, двора, дома комната казалась оазисом, где цвели краски. Роспись стен в египетском стиле, состоявшая из треугольников зеленых, красных, синих и других ярких тонов, свидетельствовала о том, как жаждал человек сочных и разнообразных красок в этой однотонной местности.
«Живой человек любит краски, нуждается в них, — подумал Петер, — Они играют в его жизни куда более важную роль, чем думают бесцветные люди».
Офицер на иорданской пограничной заставе выглядел так, будто сошел с картинки, рекламирующей Арабский легион. Он был в меру высок, строен, но отнюдь не худощав, красив, но мужественной красотой. На нем была синяя форма и белый головной убор. Привлекали внимание его орлиный нос и бархатистые глаза. Прогрессивное правительство Иордании недавно признало Советский Союз и Народный Китай, и красивый офицер произнес деловито, будто цитируя специальный воинский устав, регламентирующий образ мыслей личного состава:
— We аге friends now[61].
Теперь!
Это звучало так, будто он хотел сказать: «Вчера мы были друзьями англичан, создавших Арабский легион. Сегодня мы друзья русских и китайцев, которые помогают нам противостоять англичанам. Завтра мы можем стать друзьями американцев. Все зависит от решения его величества короля».
Если бы офицера спросили, чем руководствуется король, принимая то- или иное решение, вряд ли бы он осмелился подумать, а тем более сказать: «Вчера англичане платили ему за военные базы двенадцать миллионов фунтов в год, сегодня столько же платят ему как союзнику Египет, Сирия и Саудовская Аравия, а завтра американцы могут предложить двадцать».
В разговоре с красивым офицером Арабского легиона не следовало, конечно, касаться таких щекотливых вопросов, иначе пришлось бы напомнить ему, что англичане уже почти добились присоединения королевства Иордании к Багдадскому пакту. Когда народ Иордании узнал об этом, он вышел на улицу, протестуя против приезда в столицу английского генерала для переговоров о пакте. Англичане стреляли в демонстрантов и убили девочку, но своей цели не достигли. И если король захочет завтра выступить при поддержке США против народа, чтобы обогатиться и спасти свою феодальную власть, народ этого не допустит.