Всех повешенных он знал, особенно хорошо Кондратия Рылеева, у которого подозревал «истинный талант» сочинителя. Александру Сергеевичу понравилась его дума «Войнаровский», на полях рукописи в сцене, изображающей казнь Кочубея, он написал: «Продай мне этот стих!». В дальнейшем это нашло отражение в «Полтаве». А в последнем письме, отправленном Пушкину незадолго до восстания, Рылеев обратился к нему чуть ли не с благословением: «На тебя устремлены глаза России… Будь поэт и гражданин».
После казни на Пушкина действительно устремились глаза всей России, кто смотрел с надеждой, кто со злобой. И не случайно, что везли его в Москву вроде и не под конвоем, но и глаз не спускали, вплоть до запрета на встречи по пути с кем бы то ни было. Днем 8 сентября 1826 года он въехал в пределы Москвы, которую не видел полтора десятка лет, с того времени, как уехал поступать в Царскосельский лицей. Можно догадаться, какие восторженные чувства охватили поэта при свидании с родным городом после долгой разлуки. Как изменилась Москва, потерявшая в пожаре 1812 года восемьдесят процентов своих зданий! Некоторые улицы было и не узнать. Радость в душе Пушкина перемешивалась с чувством неопределенности и опасности…
Приехав в Москву, поэт не узнает привычные с детских лет места. Куда все подевалось? Пропал город его детства! Уютный, неказистый, деревянный… Кругом главенствуют ампирные особняки с колоннами, роскошные усадьбы вынесены на красные линии главных улиц – Тверской, Мясницкой, Моховой и прочих. А вот Манеж – огромное невиданное ранее здание для круглогодичных экзерциций солдат, а рядом Александровский сад. А каков новый Большой театр на Петровской (ныне Театральной) площади, а по правую руку еще и Малый вырос! А Неглинки-то, Неглинки-то нет – спрятали ее под землю в подземную трубу, а ведь когда-то текла она через всю площадь, да и не площадь это была, а болото какое-то… Да, совсем по-другому стала выглядеть Москва. Пожар 1812 года почти начисто уничтожил ту, старую патриархальную столицу и, по мнению некоторых, поспособствовал «ей много к украшенью».
Москва в те дни предстанет перед Пушкиным похорошевшей, повод к чему даст коронация государя Николая I.
Город по этому случаю почистили и помыли, приукрасили к торжественным событиям, приведя в праздничный вид. Традиция возведения на престол самодержцев в московском Кремле складывалась столетиями, даже Петр I не решился перенести ее ритуал в новую столицу (передав Санкт-Петербургу все прочие столичные функции). Так и называли Москву – Первопрестольная.
Николай I прибыл на коронацию 25 июля 1826 года, торжества растянулись более чем на месяц. Главная церемония «коронования» (как тогда выражались), состоялась в Успенском соборе Кремля 22 августа 1826 года. Праздничная программа оказалась, как всегда, насыщенной и включала в себя представление императору и императрице Синода, Сената и иностранных послов, а также военных, придворных, предводителей дворянства, купечества. Ну и, конечно, балы – сначала в Грановитой палате 27 августа, затем в Благородном собрании 6 сентября, потом в домах богатейших московских вельмож. А еще торжественные обеды и маскарад в Большом театре, народное гулянье на Ходынском поле. Чтобы их величества не устали, дни напряженной работы на балах и ужинах чередовались днями отдыха.
Николай I
Николай I. Рисунок А.С. Пушкина
Но это все официальная хроника. А что же было между строк? По словам очевидца, коронационные торжества проходили в тени декабристских казней: «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми, нет возможности: словно каждый лишался своего отца или брата. Вслед за этим известием (о казни. – А.В.) пришло другое – о назначении дня коронования Императора Николая Павловича. Его приезд в Москву, самая коронация, балы придворные, а равно балы у иностранных послов и у некоторых московских вельможей, – все происходило под тяжелым впечатлением совершившихся казней. Весьма многие оставались у себя в деревнях; и принимали участие в упомянутых торжествах только люди, к тому обязанные по службе. Император был чрезвычайно мрачен; вид его производил на всех отталкивающее действие; будущее являлось более чем грустным и тревожным».
Мрачное настроение государя то ли передалось москвичам, то ли, напротив, было вызвано настороженным отношением Москвы к царю. Все всё понимали, но вслух старались не произносить. Месяц, проведенный Николаем Павловичем в Москве, не изменил ситуацию в лучшую сторону. Москвичи не оценили его доброты, когда он заменил декабристам четвертование повешением. «Все это не помешало московскому населению, – свидетельствовал Н.И. Сазонов, – остаться холодным и равнодушным к молодому императору, и Николаю много раз приходилось с огорчением замечать, что среди всех его придворных единственным человеком, вызывающим сочувствие и симпатию в народе, была старая княгиня Волконская, мать генерала Волконского, приговоренного к пожизненной каторге».