Некоторое время Дубровицами владел Потемкин. Правда, блестящий екатерининский магнат вряд ли бывал здесь. В начале нового столетия основатель преддекабристского Ордена русских рыцарей М. А. Дмитриев-Мамонов начал строить в усадьбе нечто грандиозное — наподобие замков европейских феодалов. Дубровицы должны были стать плацдармом для начала мятежа. Памятником затей этого романтического безумца остались готические ворота конного двора; окружающая их стена с бойницами была разобрана вскоре после его смерти. После бездетного Дмитриева-Мамонова Дубровицы вновь вернулись к Голицыным.
Литературные воспоминания Дубровиц куда скромнее. Эта небольшая глава из прошлого усадьбы принадлежит уже времени ее оскудения, когда подлинными хозяевами здесь стали многочисленные дачники, потеснившие владельцев.
С Дубровицами связан один эпизод в жизни Владимира Сергеевича Соловьёва. Знаменитый философ был и поэтом. Он, конечно, из числа ярчайших личностей своего времени. Трудно найти еще кого-нибудь, кто бы столь полно соответствовал привычному облику философа, живущего вне повседневности и всецело погруженного в проблемы духовного бытия. «Рыцарем-монахом» назвал его А. А. Блок. Соловьёву, страстному проповеднику Вечной Женственности, суждено было влачить свои дни в одиночестве до последнего своего часа.
Одним из предметов горячего увлечения Соловьёва стала его слушательница на высших женских курсах Герье Елизавета Михайловна (попросту Лиза) Поливанова. Соловьёв был замечательным лектором; аудитория, где он читал, всегда была переполнена. Слушательницы благоговели перед ним, и Поливанова разделяла эти чувства. О самой себе она была скромного мнения, достаточно невысоко оценивая собственные способности. Тем большее удивление у трезво мыслящей девушки вызвало то, что именно с ней их всеобщий кумир пожелал познакомиться поближе.
Начало было положено совместной прогулкой по Пречистенскому бульвару. Уже через несколько дней Соловьёв был приглашен в семью юной почитательницы, где вскоре стал своим человеком. По природе общительный, он с каждым легко находил общий язык. В новом знакомце все видели не столько глубокого философа (таким он был для немногих), сколько веселого, остроумного собеседника.
Летом Поливановы обычно жили на даче в Дубровицах. Туда был приглашен Соловьёв. Семейство было большое, шумное; с приезжими за столом собиралось иногда до сорока человек. Начались бесконечные пикники по окрестностям, застолья, на которых новый гость блистал. При этом он проводил много времени со своей слушательницей, что не удивительно при сравнительной свободе нравов тогдашнего «нигилистического» поколения.
Поливанова оставила воспоминания, по которым можно проследить все перипетии неудавшегося романа Соловьёва. Она пишет:
«С ним было необыкновенно легко. Беседа лилась сама собою, затрагивая самые разнообразные предметы… Говорил он также о своих широких замыслах в будущем. Он в то время горячо верил в себя, верил в свое призвание совершить переворот в области человеческой мысли. Он стремился примирить веру и разум, религию и науку, открыть новые, неведомые до тех пор пути для человеческого сознания. Когда он говорил об этом будущем, он весь преображался. Его серо-синие глаза как-то темнели и сияли, смотрели не перед собой, а куда-то вдаль, вперед, и казалось, что он уже видит перед собой картины этого чудного грядущего»[162].
В Троицын день 1 июля молодые люди отправились в Знаменскую церковь. Внутри храма царила нестерпимая духота. Спасаясь, они поднялись на хоры, а затем вышли на крышу. Девушка села у порога двери. Соловьёв сделал еще три шага и остановился у самого края в чрезвычайно рискованном положении. Он даже спустил ногу на низкую полоску балюстрады. Казалось, одно неосторожное движение, и он сверзится прямо на камни паперти. Его спутница заволновалась и предложила спуститься. Но Соловьёв словно не слушал ее. С минуту он как бы любовался открывшейся панорамой реки Пахры и вдруг без всякой словесной подготовки заявил ошеломленной девушке, что любит ее и просит стать его женой. Первым побуждением последней была растерянность. Она вспоминает:
«Я видела перед собой его бледное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня с выражением тревожного ожидания, и в то же время сама была охвачена чувством страха, что он вот-вот может сорваться вниз…
162
Цит. по: Соловьёв С. М. Владимир Соловьёв. Жизнь и творческая эволюция. М., 1997. С. 89.