Но прежде всего, конечно, Старки — «ахматовское место». По иронии судьбы Ахматова, чья и поэзия, и человеческий облик стали как бы символом города на Неве, свои первые и последние дни провела вдали от него. Она родилась в Одессе, скончалась в санатории «Домодедово» под Москвой. Правда, это всего лишь биографические факты. Если о Черном море, на берегах которого прошло ее детство, Ахматова часто и охотно вспоминала (поэма «У самого моря» и др.), то из всего Подмосковья (а она бывала также в Голицыне, Болшеве, Загорске) только Старки вошли в ее стихи.
Знакомство Шервинского с Ахматовой относится к началу 1920-х годов, но значительное время они были далеки друг от друга. Сближение началось гораздо позднее; только летом 1936 года Шервинский решил пригласить Ахматову в Старки; предложение было сразу принято.
В те времена дорога была утомительной. Нужно было часа три ехать рязанским поездом до станции Пески, затем пройти полтора километра к берегу Москвы-реки, где была лодочная переправа прямо напротив Старков. Шервинский вспоминает: «Вагон, где мы ехали, наполнен был, как все тогдашние „местные“ поезда, толпой тех деревенских баб и девок, которые в ту пору носили нивелирующее название „мешочниц“… Усталые от рыночной толкотни, но, в общем, веселые женщины раздирали руками селедку, откусывали колбасу „от цельной“, запивали по очереди водой из бутылок… С этой однообразной серой женской толпой Ахматова контрастировала сильно. Но на нее никто не обращал внимания. Местные жители привыкли видеть подобные вкрапления в свою среду чужеродных единиц из отходящего в прошлое класса. Чужеродные единицы тоже привыкли и сами уже не чувствовали себя чужеродными. После Бронниц… „мешочницы“ почти все „вылезли“ на маленькой безымянной и бесперронной остановке, откуда им предстояло идти верст тридцать до своих деревень. Женщины разувались и уже босые спрыгивали с подножек на придорожную луговину. В первый раз, следя за этой выходкой, Ахматова не без удивления сказала: „Невероятное количество босых ног!“»[172].
Ахматова прожила в Старках почти месяц (первая декада июня — конец июля). Гостью поселили в маленькой комнате с окном в сад. Перед окном рос большой куст белой сирени. С первых же дней Ахматова сделала всё, чтобы влиться в новую для нее семью. Трудно было найти более нетребовательного, уживчивого человека. Она считала, что просто не имеет права нарушать заведенный порядок и никогда не опаздывала к еде. Но сказанное вовсе не значит, что все без исключения чувствовали себя рядом с Ахматовой непринужденно; она в любой обстановке, даже в глубокой нищете, сохраняла царственную величавость.
Оригинальные стихотворения Шервинского немногочисленны. Но в одном из них есть выразительный портрет Ахматовой:
Литератор Горнунг (знакомый Шервинского) в своем дневнике подробно описывает этот приезд Ахматовой в Старки. Вот запись от 15 июля 1936 года: «…Нельзя было не заметить бедность ее одежды. Она привезла с собой одно темное платье с большим вырезом из дешевой тонкой материи, очень просто сшитое и еще три ситцевых светлых платья. Туфли были только одни, черные, матерчатые — лодочкой, на кожаной подошве. На голове в солнечные дни она носила небольшой сатиновый платочек бледно-розового цвета… Этим летом я заметил в ней большую перемену, не то, чтобы она очень постарела, но она была сплошной комок нервов. У нее какая-то нервная походка, срывающийся непрочный голос…»[173]. Это был тяжелый период жизни Ахматовой. Из литературы она была фактически выброшена; личного счастья не было. Третий брак с искусствоведом Пуниным продолжал существовать только благодаря взаимной терпимости и нежеланию менять status quo… И уже наступали жестокие времена. Осенью 1935 года были арестованы муж и сын Лев Гумилев. Правда, тогда они пробыли в тюрьме только несколько дней. Друзья (в первую очередь Пастернак) быстро смогли найти заступников в высших сферах. Но сына вскоре опять арестовали и на этот раз выслали на поселение сроком на пять лет.