Астрономические наблюдения Геденштрома для определения географического положения мест не заслуживают большого внимания. Широта Святого Носа, полагаемая им 71°50 , разнствует ровно одним градусом недостаточно с определением лейтенанта Лаптева и около 1°5 , также недостаточно, против вернейшей обсервации лейтенанта Анжу. В других местах берег более полуградуса положен южнее новейших определений. Северные острова слишком по долготе растянуты; от самого западного мыса Котельного острова до самого восточного Новой Сибири по карте Геденштрома 285 миль расстояния, но лейтенантом Анжу найдено оно не более 25 миль итальянских. Подобные неверности делают опись Геденштрома ненадежной.
Читатель легко усмотрит из предшествовавшего, что хотя северные берега Сибири и прилежащие к ним острова были неоднократно осмотрены и частью описаны, однакож, за исключением капитанов Кука и Биллингса, ни одна географическая экспедиция, занимавшаяся в сей части света, не могла соответствовать требованиям географов и мореходцев, и морские карты берега разнствовали в широте некоторых пунктов на 1 1/2?. Так, например, на генеральной меркаторской карте, изданной капитаном Сарычевым при путешествии экспедиции капитана Биллингса, положены Святой Нос 70°53 , а северный пункт берега между Алазеей и Колымой 70°07 , у Геденштрома первый 71°50 , второй 70°27 , а на оригинальной карте Дмитрия Лаптева первый 72°50 , а второй 71°05 .
Сверх того, от Шелагского мыса до мыса Северного оставался берег вовсе еще неосмотренным, а известия о плавании казака Дежнева из Колымы в Берингов пролив были столь неопределенны, что Бурней находил в них доказательства в подтверждение гипотезы своей о соединении Америки с Азией перешейком близ Шелагского мыса.[87]
Наконец, неопровергнутые предания, возобновленные в позднейшее время мещанином Санниковым, о существовании земель на север от Котельного острова, и Новой Сибири и против реки Колымы делали географию сей части земли еще более неизвестной, в то время, когда северные берега нового материка приводились в точнейшие пределы трудами Росса, Парри и Франклина.[88]
Таковы, были причины, побудившие императора Александра I повелеть отправить к устьям реки Яны и Колымы двух морских офицеров с помощниками, снабдив их нужными инструментами и доставив все возможные способы к открытию предполагаемых в Ледовитом море земель и точнейшему описанию берегов Сибири между означенными реками и за Шелагский мыс. Морское начальство назначило два отряда, в каждом морского лейтенанта, двух помощников, врача, сведущего по части естествознания, и двух человек нижних чинов, знающих слесарное и плотничное ремесла. Один отряд, под начальством лейтенанта Анжу, должен был отправиться на реку Яну; другой, назначенный действовать с реки Колымы, поручен мне, и по собственному моему желанию определены к сему отряду:
мичман Матюшкин
штурман Козьмин,
доктор медицины Кибер,
слесарь Иванинков,
матрос Нехорошков.
Из числа инструментов для астрономических и физических наблюдений находилось при сем отряде:
Секстанов — 3
Артифициальных горизонтов со ртутью — 3
Карманный секстан — 1
Азимут-компас — 1
Ручных пель-компасов — 3
Термометров:
ртутных — 3
спиртовых — 4
Барометров походных — 2
Инклинатор — 1
Искусственных магнитов — 2
Государственный Адмиралтейский департамент в составленной для руководства инструкции изложил средства и цель отряда следующими словами.-
«Из журналов прежних плавателей по Ледовитому морю видно, что в летнее время, за множеством носимого по оному морю льда, невозможно производить описи на мореходном судне. А как сержант Андреев в 1763 году и титулярный советник Геденштром и геодезист Пшеницын в 1809, 1810 и 1811 годах в весеннее время с удобностью по льду на собаках объезжали и описывали первые Медвежьи острова, а двое последних Ляховские острова и Новую Сибирь, то и ныне полагается таковыми же способами исполнить высочайшую волю его императорского величества, и первый отряд отправляемой экспедиции назначается для описи берегов от устья реки Колымы к востоку до Шелагского мыса и от оного на север, к открытию обитаемой земли, находящейся, по сказанию чукчей, в недальнем расстоянии».
Экспедиция поступила в полное распоряжение сибирского генерал-губернатора, действительного тайного советника Михаила Михайловича Сперанского.
Глава вторая
Оба отряда нашей экспедиции отправились из С. — Петербурга 23 марта 1820 года и прибыли в Москву 3 апреля. Здесь отделился я от начальника второго отряда лейтенанта Анжу. Он решился пробыть в Москве со всеми нашими инструментами до установления летнего пути, а я, поручив оставшемуся при нем штурману Козьмину частный присмотр за инструментами, принадлежавшими моему отряду, поспешил с мичманом Матюшкиным в Иркутск, дабы там немедленно заняться нужными приготовлениями к дальнейшему пути. Для ускорения езды нашей мы взяли с собой только два небольших чемодана с необходимым платьем и бельем и отправились на обыкновенных перекладных.
Разлитие многих рек по сю и по ту сторону Уральских гор крайне замедляло путешествие наше, но вместе с тем, однакож, и разнообразило его окружавшими нас видами. Все удолья[89] превратились в огромные вместилища вод и в озера; из них торчали вершины уже зеленевших дерев, представляя взору чудное явление пловучих садов, между которыми, несясь через холмы и горные хребты по хорошим и дурным дорогам, достигли мы, наконец, неизмеримой Сибири.
От Москвы до Иркутска на пространстве 5317 верст, составляющем едва треть всего протяжения России от запада к востоку, встречали мы несколько раз весну и несколько раз зиму; своротя в сторону на незначительное по сибирскому размеру расстояние, мы могли бы найти столь же легко совершенное лето. В Казани зеленели уже деревья и луга украшались прекраснейшими цветами, а на высотах и в долинах Уральских гор лежал еще глубокий снег. В окрестностях Тобольска едва пробивалась светлозеленая трава по отлогим местам, между тем как в романическом Красноярске улыбалась нам роскошнейшая весна, а в Иркутске стояли сады уже в полном цвету. К сожалению, спеша на место нашего назначения, мы только мимолетом удивлялись беспрестанно сменявшимся красотам природы и резким противоположностям всякого рода, которые делались еще более резкими от быстрой езды нашей и от того, что, не в состоянии будучи следовать за постепенным изменением предметов, переносились мы из великолепных чертогов столицы белокаменной Москвы в юрты кочующих тунгусов, из необозримых дубовых и липовых лесов Казани на голые, снегом и льдом покрытые тундры по берегам Алазеи и Колымы. Какая разность в климате, произведениях, населении, физиономии, стран! Какое расстояние между степенью умственного образования жителей столицы и народов кочующих!
Коль скоро перешагнете за Уральский хребет, или, по-тамошнему, Каменный Пояс, следовательно, вступите в Сибирь собственно, вас поражают самым неожиданным образом редкое добродушие и приветливость обитателей сей страны, которую все еще представляют себе столь многие, особенно иностранцы, ужасной холодной пустыней, наполненной злодеями и преступниками. Вместо того, путешественник встречает здесь, именно в южной части, роскошную растительность, хорошо возделанные поля, отличные почтовые дороги, большие, хорошо устроенные деревни и совершенную безопасность, какую едва ли можно найти в образованнейших государствах Европы. Везде принимали нас с радушным гостеприимством и бескорыстием и без малейшей задержки тотчас отправляли далее. При перемене лошадей, случалось ли то днем или ночью, вещи наши лежали на большой дороге без всякого присмотра, и часто, при малейшем изъявлении насчет того опасения, нам отвечали простосердечно. — «Небось! Тут ничего не украдут».
Мая 18-го приехали мы в Иркутск, и остановились в доме начальника адмиралтейства, лейтенанта М. И. Кутыгина, у которого в продолжение целого месяца, проведенного мной здесь, пользовался я самым радушным гостеприимством. Немедленно явился я к бывшему тогда сибирским генерал-губернатором Сперанскому. Удостоив меня самого лестного приема, он с предупредительной готовностью доставил мне всевозможные пособия к снаряжению и приготовлению всего нужного для нашего дальнейшего путешествия, так что в короткое время успел я запастись всем, что только здесь и отсюда получить было возможно. Между прочим M. M. Сперанский сообщил мне, по своей благосклонности, всю переписку, веденную им по предмету нашей экспедиции со всеми местными начальствами тех областей, через которые проезжать ей надлежало, как равно и донесения Геденштрома, посещавшего в 1811 году берега и острова Ледовитого моря, приказав мне представить собственное мнение мое обо всем, что казалось бы еще нужным и полезным для лучшего успеха в предприятии нашем. Письменные сведения и личное мое знакомство с Геденштромом, вызванным в Иркутск по распоряжению генерал-губернатора, были для меня весьма важны, ибо я узнал уже здесь, что предстоит мне в Нижне-Колымске и на берегах Ледовитого моря. Картина стран, покрытых вечным саваном, сотканным из снега и льдов, стран, где, кроме сурового климата, полагал нам непреодолимые препятствия еще недостаток в жизненных потребностях всякого рода, — такая картина была, признаюсь, по крайней мере непривлекательна; впрочем, она не имела никакого особенного влияния на веселую бодрость нашу, с какой, приступив к данному нам поручению, мы взяли для того надлежащие меры.