— Саша!
Мы бросаемся друг другу в объятия. Такое впечатление, что расстались мы только вчера. За чашкой черного, как деготь, чая, который заварил Саша, чтобы не заснуть до моего прихода, мы говорим, рассказываем о том, что накопилось за долгие месяцы, пока мы не виделись, общаясь друг с другом только мысленно.
Беседу мы продолжаем в последующие дни, которые нам осталось провести в Тбилиси и его окрестностях до поездки в Адзюжбу. Ходим в театры и музеи, пьем в прохладных погребках охлажденное вино, бродим по горам и улицам города. Все между нами так же, как и прежде, и все же иначе, будто бы пригрето солнцем юга, заставившим забыть туманный день в Мцхете, будто бы тронуто дружеским дыханием этого края и проникнуто очарованием душевного склада его жителей.
Дни летят быстро, хотя ритм здесь более размеренный, даже спокойный. Незаметно проходит и поездка ночным поездом в Сухуми, скучная, особенно если едешь один, да к тому же ничего не видишь. Когда показывается зеркальная гладь моря и пестрая толпа отдыхающих на пляже, меня отхватывает безумное желание искупаться. С помощью всяческих уверток я пытаюсь убедить Сашу, что мы тоже можем спокойно окунуться в море и тем не менее успеть в Адзюжбу.
— Ах вот что, тебе захотелось покупаться? — Улыбаясь, он изучает меня своим острым профессиональным взглядом. — Конечно, покупаемся! Как пить дать! Но только после того, как сделаем дело!
— Саша! После купания и работаться будет легче. Да и что мы сможем сделать невыспавшиеся и пропахнувшие потом? Освежиться надо!
— Освежимся по дороге, Гюнтер. (Мое имя он произносит как-то странно, но мне это даже нравится!) Мы же едем туда на машине!
Через полчаса мы покидаем Сухуми в направлении Адзюжбы. С тоской я бросаю последний взгляд на пляж и недовольно опускаю боковое стекло. Великолепное шоссе, широкое, ровное. Плавно извиваясь вдоль побережья Черного моря, оно тянется от знойного Сухуми на восток. Наш "Москвич" тащится еле-еле. По лицу Константина, абхазского поэта-лирика, стекают капельки пота. Обхватив баранку обеими руками, он напряженно следит за дорогой. Шум от проносящихся мимо автомобилей раздражает меня. С многозначительным видом я поворачиваюсь к Саше. Обвешанный фотоаппаратами, мой фотограф спокойно попыхивает папиросой. А шум обгоняющих нас автомобилей не прекращается.
Мое терпение лопается.
— Машина, видно, еще не обкатана?
— Почему нет? — На долю секунды Константин отваживается оторвать руки от руля, пот уже заливает его темные глаза. От откровенного разговора на эту тему я воздерживаюсь…
Мы продолжаем тащиться дальше, мимо нас с шумом проносятся автомобили. Перевожу взгляд с дороги на холмистое плато, поросшее редким лесом, одинокими кустарниками, и мысленно заставляю себя сосредоточиться на предстоящем деле: найти в небольшой абхазской деревушке на берегу реки Кодори следы того самого странника Алексея Максимовича Пешкова, который, путешествуя здесь в 1892 году, под открытым небом помог беспомощной роженице и позднее, будучи уже известным писателем, написал рассказ "Человек родился". Найти следы. Легко сказать! Женщина была нездешняя. Кто знает, откуда она пришла, кто знает, куда ушла? Да и вообще, знает ли кто-либо о ней и ее трудном часе под ореховым деревом?
Шум становится невыносимым. У меня невольно вырывается вопрос:
— Вы, наверное, только что поставили новый мотор?
Капельки пота на выпуклом лбу Константина стали, кажется, вдвое больше.
— Нет, это первый.
— Или, может быть, это новая коробка скоростей? Или…
Вдруг Саша толкает меня незаметно в бок и с упреком шепотом говорит:
— Гюнтер, какой ты невоспитанный человек, пойми, гость считается в Грузии подарком неба! Константин едет медленно, чтобы не подвергать тебя опасности!
Его величество гость! Сколько дней я уже здесь и все еще не могу этого понять! Еще на Украине, в Кандыбине, безграничное гостеприимство меня просто испугало. Из вежливости я выразил там восхищение ценным, очень редким цветком, который мне показал преисполненный гордости деревенский учитель биологии в своем саду. В то же самое мгновение блеснули ножницы, цветок был срезан и подарен мне. Так что и здесь мне придется позволить делать с собой то, что положено делать с гостем.
Когда вдали показываются разделяемые лесными полосами поля, Константин объясняет, что это чайные плантации.