— Вы находитесь в одном из районов, в котором выращиваются культуры, придающие сельскому хозяйству Грузии особый колорит. У нас растут субтропические культуры: чай, лимоны, мандарины, апельсины, оливы, гранаты, миртовые, инжир, целебные и декоративные растения. В Абхазии выращивается прежде всего чай. Большая часть производимого в Советском Союзе чая выращивается в нашей республике.
Но кто думает, что чай является традиционной культурой Грузии, тот ошибается. Чай был завезен сюда из стран Востока во второй четверти прошлого века, но и после этого культивировался в небольших масштабах, хотя чайные кусты прижились здесь хорошо. В 1913 году чайные плантации не занимали и 900 гектаров, сегодня они занимают площадь более 60 тысяч гектаров и дают урожай свыше 400 тысяч тонн чайного листа в год.
…Вскоре в отдалении показываются первые нарядные домики села Адзюжба. Как и восемьдесят лет тому назад, стоят исполинские, могучие деревья. Под каким же из них останавливался на привал Горький? Как и восемьдесят лет назад, буйствует густой кустарник. Куда же заползла тогда измученная женщина?
Мы выходим из машины, встречающие представители колхоза проводят нас к памятнику. Окруженная зеленью, передо мной возвышается трогающая своей простотой скульптура молодой матери с ребенком на руках. Неужели это единственный след, оставленный здесь писателем? — думаю я с испугом.
Мужчины Адзюжбы отвечают на мой вопросительный взгляд довольной улыбкой, как будто каменное изваяние — это идеальный объект для репортажа с иллюстрациями. Но я все же замечаю лукавинку в их глазах и смотрю по сторонам.
В некотором отдалении сквозь кустарники проглядывает белое здание, я иду по направлению к нему. Перед входом, на ступеньках, меня ожидает группа женщин и девушек, одетых в белое. Что это — больница? Константин подходит к этой белой "клумбе" и представляет мне одну из молодых женщин: доктор Цицино Барганджия.
— Рада приветствовать вас в нашей женской клинике, — говорит симпатичная черноволосая главный врач.
— Так, значит, женская клиника. Здесь, на этом месте!
С гордостью главный врач показывает мне свою нарядную, современную клинику. Я нахожусь сейчас в одной из 500 клиник, которыми в настоящее время располагает Грузия. В 1913 году их было 41.
— Когда молодой Горький, идя по горной тропе, вынужден был взять на себя обязанности акушерки, — поясняет мне главный врач, — во всей Грузии для рожениц не было и сорока мест. Сегодня у нас 4300 мест, причем не только в роддомах, но и в специальных пансионатах для беременных женщин. В этих пансионатах в период пребывания там матерей содержатся их старшие дети, чтобы женщины не волновались перед родами. После революции в несколько раз возросло и число врачей. Если раньше на тысячу человек не приходилось и двух врачей, то сегодня их приходится сорок три. Из них, между прочим, — подчеркивает с достоинством Цицино, — почти 70 процентов — женщины.
Когда я, попрощавшись, иду на улицу, мне вдруг вдогонку раздается резкое "стойте!".
— Я хочу вам что-то еще сказать.
— Что же? — спрашиваю я, поворачиваясь. Почему так резко? Или это мне кажется?
— Прошу вас и сопровождающих вас друзей быть сегодня вечером моими гостями, — говорит она уже спокойно.
Поскольку я отвечаю не сразу, она грозно поднимает тонко очерченные брови.
— Смотрите, только не отказывайтесь! У нас это считается оскорблением!
Гостеприимство! Я быстро киваю, поперхнувшись, благодарю. Несколько раз я ее настоятельно заверяю, что у меня и в мыслях не было, чтобы отказаться, что, наоборот, я чувствую себя польщенным, что я искренне рад и непременно, несмотря ни на какие напасти, обязательно приду. Только после этого брови, поднятые над сверкающими глазами, взгляд которых я, кажется, чувствую на своей спине до самой улицы, опускаются.
— Цицино приготовит для вас старинное абхазское кушанье, которым в свое время угощали и Алексея Максимовича Горького, — поясняет мне Пилай Тандель, бывший председатель местного колхоза.
— В 1892 году? — недоверчиво спрашиваю я.
— Нет, в 1928-м. Мы пригласили его на открытие нашей женской клиники. Вот это был праздник! Потом дети еще долго вспоминали своего "дядю Алексея". Вы, наверное, знаете, Горький очень любил детей. Мы видели это своими глазами. Не успел он появиться в деревне, как детвора уже ходила за ним гурьбой. Как у всадника, который чувствует себя счастливым только в седле, так и у него в этой гурьбе раскрылась вся его душа. Он рассказывал истории, показывал всякие фокусы, вырезал дудочки. Вон там он сидел с ними под тутовым деревом.